Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Между тем, подписав акт об отречении, Николай сел в поезд и поехал в Ставку — повидаться с матерью и сдать дела Верховного главнокомандования, которое он продолжал возглавлять. Семья оставалась в Царском Селе — дети болели корью. В Могилев прибыл около 9 часов утра 3 марта. «Поезд тихо подошел к «военной» длинной, пустынной, открытой платформе, к которой всегда прибывали царские поезда. Высокие электрические фонари ярко освещали небольшую группу лиц во главе с генералом Алексеевым, прибывших встретить Его Величество»[431]. Флигель-адъютант Анатолий Александрович Мордвинов прибыл вместе с Николаем: «На платформе вместо ареста и тюрьмы — обычная встреча, даже более многочисленная, более торжественная, чем всегда. Прибыли и все иностранные военные представители в полном составе миссий, обыкновенно отсутствовавших в таких случаях… Остальные также находились в подавленном состоянии, и мне показалось, что чувство, быть может, более сложное, чем простое любопытство, привело этих людей на вокзал в таком необычном количестве»[432].

Реакция на появление Николая в Могилеве была разной. При виде его машины, фиксировал генерал Николай Михайлович Тихменев, «некоторые — военные и штатские — приветствовали его, или на ходу снимали шляпы и отдавали честь, или останавливались. Были такие, которые узнавали и отворачивались, делая вид, что не замечают. Были и такие, которые не отворачивались, но и не кланялись. Но зато были и такие, которые останавливались, становились на колени и кланялись в землю»[433]. Поехал к матери. Императрица-мать Мария Федоровна записала в дневнике: «Бедняга Ники открыл мне свое бедное кровоточащее сердце, и мы оба плакали»[434].

В субботу 4 марта «в начале 10 часа, Государь прошел, своим обычным порядком, в генерал-квартирмейстерскую часть (дом рядом с дворцом) для принятия доклада генерала Алексеева о положении дел на фронтах»[435]. Выяснив, что за время его отсутствия никаких крупных событий не произошло, заметил:

— Ведь ответственность за фронт все еще лежит на мне…

Только после этого Николай II официально снял с себя должность Главковерха, написав на листе бумаги: «Сдал фронт. Николай». Теперь он стал честным человеком. На то же листе дописано: «Принял фронт. Алексеев»[436]. Бывший император чувствовал себя еще достаточно уверенно, строя планы на будущее. Он передал Алексееву записку: «Потребовать от Временного правительства: 1) О беспрепятственном проезде моем с лицами, меня сопровождающими, в Царское Село. 2) О безопасном пребывании в Царском Селе до выздоровления детей с теми же лицами. 3) О беспрепятственном проезде до Романова на Мурмане с теми же лицами. 4) О приезде по окончании войны в Россию для постоянного жительства в Крыму — в Ливадии». Алексеев передал телеграмму (за исключением четвертого пункта) князю Львову и добавил: «Настоятельно ходатайствую о скорейшем решении правительства указанных вопросов, что особенно важно для штаба Верховного главнокомандующего, как и для самого отрекшегося императора»[437].

Но в Петрограде были совсем иные виды. «Известия Московского Совета рабочих депутатов» призывали: «В тюрьму величайшего преступника, атамана разбойничьей шайки. Вот голос народа». 5 марта на заседании Временного правительства Керенский вносит вопрос: «О необходимости принятия мер для охранения царской семьи, находящейся в Царскосельском дворце, и замены коменданта означенного дворца лицом, назначенным от Временного правительства». Военному министру Гучкову было поручено «немедленно сместить комиссара Царскосельского дворца и командировать в Царское Село комиссара для выяснения мер, необходимых для охраны царской семьи, и обеспечить уход и врачебную помощь больному бывшему наследнику престола»[438]. Внешне благородно, а по сути — арест.

Гучков не отказал себе в удовольствии — после того, как лично принял акт об отречении императора, — лично взять под караул императрицу и детей. «Злорадное любопытство влекло его во Дворец, чтобы насладиться страданиями беззащитной Женщины! — заметила ее фрейлина Юлия Александровна (Лили) Ден. — Это был отвратительный тип в больших очках с желтыми стеклами, скрывавшими его бегающие глазки. Мы с Марей крепко держались за Государыню, убежденные, что теперь все кончено. Она нежно поцеловала нас обеих и вышла из будуара в сопровождении Великого князя Павла Александровича»[439].

Гучков явился в сопровождении Корнилова в половине второго ночи. Рассказывала княгиня Ольга Палей — жена великого князя Павла Александровича: «Стоят потупясь. Обоим было явно не по себе. Наконец Гучков решился.

— Нет ли у Ее Величества просьб, — спросил он.

— Есть, — сказала она. — Прошу вас, во-первых, освободить невинных людей, которых вы увели от нас и заперли в школе: князя Путятина, Гротена, Герарди, Татищева и других. А во-вторых, обеспечить мой госпиталь всем необходимым, чтобы дать нам возможность работать…

Когда Корнилов и Гучков уходили, великий князь сделал с ними несколько шагов.