Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

На первом общем собрании Совета с делегатами от воинских частей 1 марта «солдатский» вопрос оказался центральным. На ораторской трибуне, то есть на столе, рядом с простоявшим на нем весь день председательствующим Соколовым сменяли друг друга люди в шинелях. Заседание накалилось до предела, нагнетаемое слухами о якобы планируемом разоружении солдат, попытках загнать их в казармы, об угрожающем поведении офицеров, группировавшихся вокруг военной комиссии Временного комитета.

«Приказ» вышел из-под пера Соколова, о крайней мере внешне это действительно выглядело так. За столом сидел Соколов — плешь во всю голову, густая черная борода, приземистая фигура, рубашка с широким и открытым воротником. Его со всех сторон облепили сидевшие, стоявшие, наваливавшиеся солдаты и не то диктовали, не то подсказывали, что писать. Сам Соколов не только не гордился своим авторством «Приказа № 1», но и каждый раз, когда при нем заходила о том речь, решительно от такого авторства отказывался»[513]. И не без оснований.

По убеждению военных экспертов, Приказ № 1 «был как бы клином, вбитым в тело армии, после чего она раскололась на две части и стала быстро разлагаться»[514]. В нем говорилось о выборах ротных, батальонных и прочих комитетов, о выборах представителей солдат в Советы и подчинении приказам военной комиссии Государственной думы только в тех случаях, когда они не противоречат постановлениям Совета. Приказ фактически изымал все оружие в армии из ведения ее командного состава и передавал в распоряжении ротных и батальонных комитетов, отменял вставание во фронт и отдание чести вне строя, титулование командного состава благородиями, запрещал обращение на «ты» и устанавливал контроль солдатских комитетов над офицерами. Приказ, изданный по гарнизону Петроградского округа и моментально утвержденный Советом, был истолкован как применимый ко всем вооруженным силам — на фронте и в тылу. Власть правительства и офицерского корпуса над войсками в одночасье исчезла.

Станкевич полуоправдывал Совет в связи с изданием Приказа № 1: «Действительно, на фронте, куда он попал и где до его прихода все было спокойно и по-старому, он сыграл чрезвычайно плачевную роль. Но он был предназначен для Петрограда, где все уже было перевернуто вверх ногами и где, казалось, любая цена сходна, лишь бы начать приводить солдатчину в порядок… Несомненно, что в издании приказа № 1 значительную роль играло то обстоятельство, что война, как реальная забота, была чужда членам комитета, видевшим все лишь сквозь призму вопроса борьбы со старым правительством и опасавшимся неизвестного и таинственного фронта»[515].

Приказ заработал быстро. 5 марта командующий 12-й армией Радко Дмитриевич Радко-Дмитриев жаловался Рузскому, что солдаты перестают подчиняться, ссылаясь «на какой-то приказ № 1 Петроградского комитета рабочих, который напечатан в газетах, и нижние чины его поняли как приказ, исходящий от установленной власти»[516]. Рузский направил в Петросовет делегацию, безуспешно пытавшуюся отменить Приказ № 1, и нажаловался Алексееву. В тот же день генерал-квартирмейстер Ставки Лукомский сообщил начальникам штабов фронтов, что Совет не имеет отношения к армии, а потому его приказы и распоряжения не действительны и обнародованию не подлежат[517]. Но солдаты так не думали.

Алексеев умолял Временное правительство: «Чтобы иметь возможность продолжать войну и не допустить позора России, необходимо новому правительству проявить свою власть и авторитет и устранить причины начинающейся разрухи. Правительству крайне необходимо срочно вполне определенно и твердо сказать, что армии никто не смеет касаться и что все распоряжения должны проводиться через Верховного главнокомандующего»[518]. Алексеев также считал недопустимым вносить изменения в уставы и военные распорядки без согласования с главкомом. Куда там! Не только Петросовет, но и Гучков имел свою повестку дня.

Он перебрался в дом военного министра на Мойке, который в армии называли «Довмин». Первый его приказ о вступлении в должность от 3 марта не предвещал серьезных перемен в армии, подчеркивая «необходимость полного соблюдения установившегося распорядка дня в работе всех главных и отдельных управлений, порядок делопроизводства, а равно дни и часы личных докладов у военного министра»[519].

Но уже 5 марта в Довмине заработала Особая комиссия по реорганизации армии на демократических началах под руководством генерала от инфантерии Алексея Андреевича Поливанова. Как отмечал Лукомский, она состояла из «молодых офицеров Генерального штаба (прозванных «младотурками»), которые, желая выделиться и выдвинуться в период революции, начали проповедовать необходимость радикальной ломки «старых, отживших и нереволюционных» отношений между офицерами и солдатами; требовали введения всюду комитетов и комиссаров, уничтожения погон и проч. И среди более пожилых, и в генеральских чинах, накануне ярых монархистов, появилось много убежденных республиканцев. Их прозвали «мартовскими эсерами»[520].