Октябрь

Из бледного Бакланов стал густо-красным и отошел. Скородинский что-то промямлил, что он находится здесь в карауле, и тоже отошел. Только Лохвицкий, с перекошенным лицом, сбиваясь и брызжа слюною, начал доказывать бесплодность дальнейшей борьбы. «Вы карьеристы, — говорил он, захлебываясь, — вы губите юнкеров и нас!» «Убирайтесь вы к черту!» — не вытерпев, огрызнулся я на поручика Гвардии, выставленного из нее с фронта за необычайное мужество. «Неврастеник несчастный!» — «Вы можете ругаться, сколько угодно, а только губить нас и Временное Правительство вы не можете», — продолжал он стонать над душой.

«Здесь. Стучитесь», — остановился мой провожатый у двери, на карауле которой стоял юнкер нашей Школы, Я. Шварцман. Я поздоровался с ним и объявил, что иду к Временному Правительству по приказанию Коменданта Обороны Дворца. Он ответил, что в таком случае я могу пройти, и постучал в дверь. Кто-то дверь толкнул изнутри, и я вошел в нее, закрывая сейчас же ее за собой.

«Что вам угодно?» — спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.

«Поручик Синегуб, Школы Подготовки Прапорщиков Инженерных Войск, по приказанию Коменданта Обороны Зимнего Дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета Министров, Ваше Превосходительство», — громко, отчетливо, вытянувшись в позе «смирно», отрапортовал я ответ.

Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного Правительства, остановились и затем они и один поднявшийся из-за стола подошли ко мне.

В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из-за стола — Коновалова.

«Я к вашим услугам. Что сообщите?» — приятным тембром голоса задал он мне вопрос. «Говорите, говорите скорее!» — живо заторопил меня Терещенко.

В кратких словах я изложил порученное мне Комендантом Обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей Школы, продолжающих лежать на баррикадах.

«Поблагодарите их от нашего имени!» — пожимая мне руку, говорил председатель Совета Министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. — И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра», — закончил министр.

«А утром подойдут войска», — вставил Терещенко.

«Понимаете, надо додержаться только до утра», — добавил значительным тоном голос из-за его спины.

«Так точно, понимаю. За нашу Школу я отвечаю, господин председатель Совета Министров».

«Вот и прекрасно!» — обрадованно проговорил тот же голос. Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.

«Спасибо, — говорил А. И. Коновалов, — и, пожалуйста, передайте Коменданту, что Правительство ожидает частых и подробных сообщений».

«А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам», — бросил Терещенко.

Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.

Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.

Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым по отношению Министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, — что соответствовало истине, — и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные, и поэтому я могу без стеснения его оставить.

«Слушаюсь», — стереотипно ответил я, повернулся и вышел. Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю волн взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

«Господин офицер, господин офицер», — внезапно раздался зов сзади. «Это вас зовут», — сказал мне мой спутник. Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания Правительства большими шагами, быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

«Сейчас звонили по телефону из Городской Думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить Дворец от осады. Передайте это Коменданту Обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников Дворца», — говорил взволнованно министр. «Подождите, я…» — но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. «Хорошо, бегу!» — крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: «Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух», — отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.

Это известие о шествии отцов города и духовенства подняло меня. И мне стало удивительно легко. «Это поразительно красиво будет», — говорил я сопровождавшему меня юноше.

Юноша сиял еще больше меня. Но вот Портретная Галерея, и я, несколько сдержав выражения своей экзальтированности, выбежав на середину Галереи, прокричал новость юнкерам.