Октябрь. Память и создание большевистской революции

Проблема «Октября» и других революционных фильмов заключалась в том смысле, который могли извлечь из них зрители, а также в требованиях партийных лидеров сделать этот смысл более прозрачным. Для многих критиков реальность и безотлагательность октябрьских событий были утрачены в попытке Эйзенштейна создать «фильм-поэму, фильм-фантазию», а не документальный фильм, даже несмотря на плохо сохранившуюся хронику октябрьских дней[760]. Они критиковали его за то, что он сделал слишком большой акцент в своем фильме на некоторых эпизодах, например, на защите Зимнего дворца женским батальоном и битье матросами бутылок вина в подвалах. Такое чрезмерное внимание, по их мнению, сделало недоступным революционный посыл фильма. Изображение последнего инцидента можно было бы оправдать, писали критики, «если бы Эйзенштейн сумел найти такое символическое изображение этого дела, что, дескать, пролетарское сознание в конце концов с этим вином справилось»[761]. Кроме того, Эйзенштейна критиковали за то, что он изобразил в «Октябре» массы не «живыми, активными, организованными», а как «статистов»[762].

Рецензия Луначарского на последнюю работу Эйзенштейна была исключительно положительной: он противопоставлял «поэму» или «симфонию» «Октября» «сонету» или «музыкальному этюду» предыдущего «Потемкина»[763]. Тем не менее, хотя критики и считали отдельные эпизоды эффективными, они полагали, что «общий план» фильма страдает за счет этих отдельных кадров[764]. Неосознанно напоминая о ранних поисках октябрьской Бастилии, один критик отметил, что изображение Зимнего дворца в «Октябре» было более убедительным, чем показ Смольного, потому что Эйзенштейн нашел для него «более яркие краски»[765]. И все-таки его фильмы критиковали за чрезмерный символизм, неловкое противопоставление образов, эксцентричный кастинг или откровенные трюки с камерой, а также за вопиющее пренебрежение повествованием. Адриан Пиотровский призывал перемонтировать «Октябрь», чтобы сократить «скучные места», например, сцены белого террора и эпизод в винном погребе, или исправить опущение «важных исторических событий», таких как развитие рабочего движения. Словом, материал «исключительно высокого качества» был плохо смонтирован[766]. По мнению многих критиков, он не смог передать необходимый смысл. Один из критиков даже предложил добавить к отредактированному варианту фильма либретто, чтобы помочь зрителям его понять[767].

Другие режиссеры подвергались критике по схожим причинам. Третьяков сказал, что «Конец Санкт-Петербурга» Пудовкина «ясен недостаточно», и осудил «Москву в Октябре» Барнета за создание «странных, почти мистических событий, крайне немноголюдных, совершающихся в безвоздушных пространствах»[768]. Первое Всесоюзное партийное киносовещание 1928 года призвало к созданию фильмов, «понятных миллионам», противопоставив их «формально-художественным направлениям и течениям» раннего советского кино[769]. Нужно больше интертитров, как проводников смысла, писал Шкловский, ведь «весь смысл» кинохроники, в частности, вытекал из «даты, времени и места»[770]. Вместе с тем критики выделяли «Падение династии Романовых» Шуб как пример фильма, который был составлен из старых кинофрагментов, но «производит гораздо более цельное впечатление благодаря тщательной проработке тематического, монтажного плана»[771]. Сама Шуб утверждала, что художественные фильмы должны уступить место кинохронике, чтобы «снимать сегодняшний день, сегодняшних людей, сегодняшние события», которые могут быть такими же «эмоционально воздействующими»[772]. Для многих критиков вопрос заключался в том, следует ли позволить «фактам» говорить за себя, или же те должны быть лишь ступенькой на пути к великой истине. По мнению Осипа Брика, было ошибочно полагать, что «факт сам по себе дает слишком мало» и что правда или реальность должны каким-то образом собираться из совокупности фактов[773].

Среди защитников Эйзенштейна был Пудовкин, который хвалил «Октябрь» за истину, которую режиссер смог извлечь из своих материалов, и за связность воздействия, которое он оказывал на зрителей. «Более мощное и более законченное воздействие» достигалось благодаря монтажу разных планов одного действия (в данном случае подъема моста), чтобы создать «единый ритм медленного и мощного движения»[774]. Выступая в защиту Эйзенштейна, Алексей Попов упрекал критиков и зрителей в том, что они недостаточно подготовились перед просмотром фильма. Он, однако, намекнул, что поставленная цель – связность и попытка изобразить «эпико-героическое полотно об Октябрьской революции со всей строгостью исторической последовательности ее этапов и политической атмосферы», а также четко очерченные «движущие силы революции (пролетариат, крестьянство, армия)» – была сложна. Без ответа остался вопрос о том, насколько оправдана попытка режиссера передать весь процесс Октябрьской революции на основе одного ее этапа[775].