Октябрь в Пензе

Взбудораженный, нестройный, многоголосный крик сельских сходов продолжался от зари до зари. Подхваченная ветром разрушительного инстинкта, налитая тяжкой ненавистью, заколебалась, задвигалась, всколосилась вилами, косами, кольями, топорами, винтовками — крестьянская масса. Ночью, когда кружился в синем небе искровый вихрь мириадов звезд и затихшая земля слушала вздохи очередных жертв неутомимого жнеца смерти и крики боли и торжества рождающейся жизни, забрался на старую колокольню молодой, безусый солдат, качнул туда и сюда тяжелым, скованным молчаньем языком спавшего богатыря-колокола, прорвал зычным ударом полотно неподвижной тишины ночи, и понесся по земле медный ветер набата.

Навстречу набату побежали из темных улиц люди, замелькали на минуту огни в окнах, зачадили смоленые факелы, заскрипели ворота, из которых поспешно, подстегивая лошадей, выезжали на грохотавших телегах крестьяне.

Бывшие солдаты в рваных шинелях, отважные крестьянки, проворная молодежь, старики и дети — все сгрудились на площади около церкви беспорядочной нестройной толпой, покричали, выслушали своих вожаков и при колеблющемся, ныряющем в темноте свете факелов устремились по дороге и через поле к помещичьей усадьбе. Красные знамена темными призраками качались над рулящей, перекликающейся, рвущейся, как голодный к пище, к сытому барскому очагу, толпой.

Мятежники будили своим нестройным топотом к участию в кровавом деле, на которое они шли, засыпавшую мертвым осенним сном землю. Они бежали, спеша захватить помещика в доме и опасаясь, что его кто-либо предупредит.

На бегу они сговаривались, как застать помещика врасплох, слушали отрывистые приказы вожаков о том, откуда начинать разгром, как обезоружить помещика, как соединиться с «дворней», когда и где поджечь, в каком порядке увозить помещичье добро, как спрятать помещичье добро, перекидывались шуточками, которым улыбался свежий ночной воздух, насчет телесных достоинств дворянских жен и дев, отчаянным матом крыли поблекшие добродетели дворянской семьи, выкрикивали срывающимися голосами казни для помещиков, которые возбуждали их, и леденящим ужасом окутывали помещичье гнездо в последние часы его мирной безмятежной жизни.

По стратегическому плану бывшего матроса-вожака повстанцы окружили усадьбу. Они пополнили свое вооружение, выломав железные прутья решетки, сковывавшей их жизнь и бывшей символом безграничного произвола дворянской семьи. Когда они вломились во двор усадьбы, «дворня» тоже была уже на ногах и смешалась с толпой повстанцев. Вспыхнувший хворост охватил огненными языками вековую подспудную ненависть толпы, раскалил жар страстей до белого немигающего огня безумной ярости и слепого желания поднять вилами обмерших в холодном поту господ помещиков, изнеженных в объятиях теплых пуховых перин, бросить их в холодную липкую грязь посреди двора, растерзать их и круговым хороводом плясать на телах своих господ, слышать отзвуки их предсмертных стонов и под синим звездным простором неба ощущать в себе рост новых сил и мятежную свободу.

Миллионами огненных брызг и серыми крыльями дыма взметнулся во мрак ночи смелый красный петух из помещичьей усадьбы. Посыпались вниз с хрустящим звоном стекла из оконных рам под ударами железных прутьев. Жадные, разрушительные руки хватали аристократически недосягаемые произведения искусства: статуи, картины, изумительные восточные вазы, били, резали и крошили их. Шелковые занавески тут же обматывались вместо портянок на грязные, ликующие ноги. Разукрашенные фарфоровые сервизы расхватывались, чтобы хлебать из них дома пустые капустные щи. Дворянские тряпки были напялены на разгоряченные тела, рвались по швам, обнажая могучую мускулатуру мужчин и прекрасные груди женщин. Били, пили, ели драгоценные вина и закуски, в которых находила высшее выражение утонченная роскошь и культура барства. Сотни книг из библиотеки были разбросаны по комнатам усадьбы и во дворе, валялись на полу, на подоконниках, на мебели и хоть истерзанные, но наконец-то раскрытые радовались своему освобождению из полок книгохранилища, где запах их тления создавал легкое веселие для дворянских истощенных мозгов.

Смех, крики, песни, рычание, беготня…

Летят через выбитые окна во двор узлы дворянского скарба. Поднятые кверху руки с растопыренными пальцами ловят внизу добычу. Увесистые топоры с хрипом вонзаются в золоченую, хрупкую мебель. Кровавые пятна на полу и стенах — следы совершенного убийства дворянской семьи восставшими крестьянами. Желтая пожирающая стихия огня разбросалась по усадьбе клубками, нитями, лентами, трепещет красными петушиными гребнями… капли огня пропитывают стены, золотистые струи сочатся и падают вниз, вздымаются фонтанами вверх.