Октябрь

15 марта печатное издание Петросовета «Известия» опубликовало «Декларацию прав солдата», которая незадолго до этого была принята в солдатской секции Петросовета. Этот документ положил конец ненавистной и унизительной системе военной кабалы, существовавшей при царском режиме. Отныне не было обязательного отдания чести, цензуры писем, было отменено право офицеров налагать дисциплинарные взыскания. Декларация предоставляла солдатам право избирать представительные комитеты. Для консерваторов это означало подрыв устоев русской армии.

Совершенно очевидно, что вопросы о вооруженных силах, о военной службе, о полицейской деятельности, о народных дружинах являлись ключевыми для создания и упрочения власти – хотя складывалось впечатление, что эсеры игнорировали их (во всяком случае, газета эсеров «Дело народа» не освещала обсуждения данных проблем). В свою очередь, кадеты подчеркивали необходимость создания городской милиции для обеспечения правопорядка, причем в срочном порядке, чтобы заменить отряды добровольцев. В то же время некоторые из радикалов начали присматриваться к той важной роли, которую в феврале сыграли вооруженные рабочие отряды, а также к их отношению к солдатам.

Еще 8 марта меньшевистская «Рабочая газета» утверждала, что, хотя надежные и желательно избранные гражданами силы полиции и являлись насущной необходимостью, формирование милиции (под которой понимался «вооруженный народ» для защиты революции) было невозможно и излишне, учитывая существование революционной армии. Большевики в своих статьях высказали мнение о том, что зарождавшаяся городская милиция не отвечала в полной мере необходимым требованиям и что сохранение революционной армии не могло считаться само собой разумеющимся (тем самым вновь отмечая разницу между их позицией и позицией других социалистов), и считали необходимым подчеркнуть важность принципа централизации самоорганизации. 18 марта большевистский теоретик Владимир Бонч-Бруевич опубликовал в «Правде» статью «Вооруженный народ», в которой призвал к созданию на постоянной основе дисциплинированной, демократической милиции рабочего класса, обученной революционными солдатами. Он предложил назвать такую структуру «Красной гвардией пролетариата». Вскоре появится и это название, и эта концепция, и эта злополучная структура.

Ни Приказ № 2 (изданный для «смягчения» Приказа № 1), ни «Декларация прав солдата» не смогли сгладить остроту сословных противоречий между солдатами и офицерами. Как сетовал в письме домой один молодой капитан, «между нами и солдатами – бездна». И теперь эта бездна таила в себе серьезную опасность. У солдат появилась новая черта: непокорство, открытое негодование, стремление «отомстить за столетия рабства». Все это зачастую проявлялось в убийствах на фронте не пользовавшихся любовью офицеров.

Безусловно, некоторые партийные функционеры пытались политизировать армию, но в большинстве случаев то, что называли «окопным большевизмом», просто вызывало отвращение у солдатской массы и неприязнь у офицеров, которые не испытывали желания воевать и умирать на ненавистной войне. После февральских событий масштабы дезертирства резко возросли. Рядовые просто-напросто покидали окопы с оружием в руках (не бросая его) и возвращались в города и деревни, обратно к своим домам и полям.

Несмотря на отчаянные попытки добропорядочных граждан пробудить дух воинственного патриотизма, на фоне усиливавшихся антивоенных настроений дезертиры подчас не испытывали никакого стыда. «На улицах полно солдат, – жаловался в середине марта один чиновник из города Пермь. – Они пристают к солидным дамам, катаются с проститутками и ведут себя на публике как хулиганы. Они знают, что никто не осмелится наказать их».

17 марта Ленин объявил, что план Мартова являлся его «единственной надеждой» вырваться из Швейцарии, где он оказался взаперти. Он вполне отдавал себе отчет в том, что если он организует поездку с помощью Германии, то может быть обвинен в измене (со временем именно так и произошло). Что касается Временного правительства, то Павел Милюков заявил, что любой, кто въедет в страну подобным образом, будет подвергнут судебному преследованию. Несмотря на это, Ленин заявил, что он был готов вернуться в Россию «хоть через ад».

При посредничестве Швейцарской социалистической партии Ленин попытался свести к минимуму опасность кажущегося «братания» с немецкими властями, настаивая на отсутствии во время поездки паспортного контроля, каких-либо остановок или расследований, а также на том, чтобы немцы не интересовались разными подробностями, касавшимися пассажиров. «Пломбированный вагон» фактически не был никак опломбирован. Гораздо более удивительным было то, что он являлся экстерриториальным, недействительным в правовом отношении железнодорожным подвижным составом.

21 марта посольство Германии приняло все условия Ленина. С любезного разрешения Рейха Ленин и группа других революционеров отправились на родину.

* * *