Октябрьские зарницы. Девичье поле

На Девичьем поле было шумно и людно. Там и здесь вспыхивали митинги. Большие и малые группы людей толпились на площадках, у скамеек, слушали, аплодировали или освистывали ораторов.

— Подождем своих? — остановился. Коробов и обернулся, всматриваясь в глубь кольцевой дорожки.

Недалеко, направо, за деревьями раздался ровный уверенный голос Шанодина:

— Школа-коммуна — это бред! Удалите парты, уничтожьте предметные уроки, задания по учебникам и сами учебники. Кстати, последнее сделать очень просто. В прошлом году в школы не было завезено ни одного букваря, ни одной тетради, писали на песке…

«Вот он, поджигатель ада, куда удрал с митинга у Смоленского собора!» — подумал Северьянов.

— Школа-коммуна — это школа будущего! — взвился жаворонком звонкий и отрывистый голос Гриши Аксенова. — Ее содержание — труд, общее творчество, развлечение. И вы, мужиковствующий интеллигент, гражданин Шанодин, не утрируйте, пожалуйста! Никто вас не заставляет организовывать в текущем учебном году школу-коммуну. И кто вам сказал, что школа-коммуна — это школа без парт и учебников?

— Ты мне не сули в будущем бычка, а дай сегодня чашку молочка! — протянул скрипучим, издевательским голосом Шанодин.

— Не хами, Шанодин! — еще звонче и отрывистей выкрикнул Гриша Аксенов. — Не народ перед тобой в долгу, а ты перед ним. Народу ты обязан помочь вырастить и бычка, и дойную коровку, а не требовать с ножом у горла стакан молока. Мы с тобой его еще не заработали.

Северьянов, сдерживая волнение, тяжело и редко дышал.

— Гриша Аксенов, — сказал Коробов, — молодец!

— Он сегодня в нашем, большевистском моменте! — улыбнулся Северьянов.

— А вчера разве он был в другом?

— Вчера он был в кусковско-кадетском моменте… Гриша — большой путаник. Только эсеров он постоянно и последовательно отрицает и всегда с ними на ножах.

Коробов всмотрелся в человеческий поток на дорожке, по которой бродили уставшие спорить и слушать.

— Шанодин о тебе и Блестиновой анекдоты рассказывает, — вдруг со скрытой досадой тихо выговорил он.

— Не он первый, не он последний, — снял фуражку Северьянов и отбросил волосы со лба. — Собака лает — ветер носит. Меня это не волнует. Меня беспокоят и волнуют не шанодинские наветы, а другое, — Северьянов порывисто надел фуражку.

— И все-таки, — не унимался Коробов, — мы пробуем чужую грязь отмывать… Руки у нас должны быть совершенно чистые.

— Ты женат? — нетерпеливо перебил Коробова Северьянов, и что-то дрогнуло в нижней части его лица.

— Женат.

— Ну, тогда и пошел ко всем чертям!

С минуту они стояли молча, глядя почти враждебно друг другу в глаза. Северьянов отвернулся. Всматриваясь в черную глыбу кряжистого Смоленского собора, маячившую на широком фоне зеленой вечерней зари, он первый нарушил неприятную паузу.

— Скажи, Сергей, чего она, мужняя жена, шла на свидание ночью с холостым парнем? Из любопытства? Ничего себе, любопытство! Завела этого парня в потемки, под кусты японской сирени, да еще цветущей!.. Нет, брат, шутишь! Блестинова — баба, которая прекрасно знает, чего она хочет. Я ей соответствовал, и больше ничего. А баба, Сергей, всегда есть баба! Каждая норовит чем-нибудь заманить нашего брата.

— Ну ты, Степан, опять влез в свою дикую «базаровщину». А, по-моему, и с Гаевской ты поторопился порвать. Я бы на твоем месте повоевал за нее.

— Воевать? За бабу?! Нет, от меня ни одна из них не дождется донкихотства. Пошла с другим — скатертью дорожка. — Северьянов опять снял фуражку и выразительно прочесал пятерней свои вздыбившиеся волосы.

— Степан Дементьевич, — услышали вдруг оба друга голос Поли, — как вы плохо о нас думаете!

Северьянов вздрогнул, но не растерялся.

— Вы, Поля, не тщеславны, поэтому, мне кажется, и не боитесь того, что другие думают о вас.

— Не боюсь, конечно, но слышать такое из ваших уст страшновато, — ответила Поля.

— Я с товарищем Северьяновым вполне согласна! — придерживая Полину руку крепко, по-мужски, возразила, посмеиваясь, Токарева.

За деревьями баритон Шанодина тихо и насмешливо пропел:

Разлюбила, ну, так что ж?
Стал я больше не хорош…
Эй, быстрей летите, кони,
Разгоните грусть-тоску!
Я найду себе другую
Раскрасавицу жену…

— Пошли, товарищи! — бросил Коробов.

Минут через десять они остановились. На запруженной людьми площадке вихлял громкий ядовитый тенорок:

— Сегодня осьмушка хлеба с соломой и отрубями! А завтра одни отруби, а послезавтра одной соломой кормить будут.

— Хотя бы соломы прибавили.

В полумраке еще приметно трепетали отблески вечерней зари. Толпа разноголосо шумела. Оратора забивали выкриками:

— Долой провокатора!

— Сам ты провокатор! Пусть говорит!

— Товарищи! Его только что с митинга у Смоленского собора прогнали. Там правых эсеров громили ораторы.

— Эй, горе-депутат! Сколько вас таких из Московского Совета вышвырнули?

— Его друзья белогвардейцам в Самаре помогают.

— Дайте же наконец человеку договорить!