Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Да, очень. Ее мировоззрение и мироощущение, конечно, чуждо и тебе и мне, но эта княжна, как рассказывали мне, прекрасно владеет серпом, граблями и вилами. Может сметать копну, наложить воз сена и увязать его жердью. А посмотрела бы ты на нее, когда она гарцует верхом на лошади! Не всякий кавалерист владеет такой, как она, посадкой в седле.

— Тебе она нравится? — Токарева быстро и прямо взглянула Северьянову в глаза.

— Да, — с умышленным равнодушием ответил он, — при встречах я всегда любуюсь ею.

Слышно было, как позади Наковальнин и Ковригин опять застучали своими словесными рапирами и как Софья Павловна, приняв всерьез эту дурашливую приятельскую перепалку, умиротворяла их.

Токарева прижалась к руке Северьянова.

— Интересные и веселые у тебя, Степа, товарищи. Даже Шанодин переменил свое мнение о твоей компании и не прочь сблизиться, особенно с тобой. Только к дружбе идет он всегда с боями.

— С боями — это хорошо, Маруся. Такая дружба, если она состоится, самая крепкая. Мы с ним после первых стычек сошлись было, да, видно, не из потребностей духа, поэтому и разошлись без уважения друг к другу.

Токарева сняла красную косынку и стала ее сжимать в ладони и подбрасывать.

Над самой макушкой клена, только-только начинавшего ронять под ноги прохожим свои золотые ладони с растопыренными пальцами, с визгом пронеслась стайка стрижей. Токарева вздохнула с грустью.

— Если бы ты хоть чуточку был похож на Кирсанова Аркадия, то обязательно сказал бы сейчас что-нибудь этакое красивое.

— По-твоему, я похож на Базарова? — И подумал: «Нет, Таня совсем не такая, милая моя Таня».

— Ты что-то среднее между ними, — ответила Токарева, подумав.

Северьянов замедлил шаг. Лицо его озарилось хитрой улыбкой удалого деревенского парня.

— Ты угадала. Я середина наполовину: то, по-моему, ближе к Базарову, то к Кирсанову.

Токарева нечаянно уронила косынку. Северьянов быстро поднял ее, но не возвратил:

— Проверяешь мое рыцарство?

— Не говори глупости! — Токарева опять прижалась к руке Северьянова и тут же оттолкнулась.

— Тебя, Маруся, что-то сейчас волнует. Ты сегодня то нервная, то грустная. Это для тебя необычно.

Токарева тихо вздохнула:

— А ты после поездки на родину какой-то совсем другой стал. Не влюбился ли там в кого-нибудь?

— А если бы я, Маруся, там серьезно кого-нибудь полюбил?

— Ты можешь. У тебя это быстро получается! — После небольшой паузы Маруся добавила: — Я была бы за тебя очень рада. — Сказав это, Токарева ласково прищурила свои черные глаза и тихо прибавила, не улыбаясь: — Я очень позавидовала бы той, которая наконец-то угомонила тебя, и, пожалуй, возненавидела бы ее.

Душе Северьянова всегда были милы откровенные речи, но сейчас ему вдруг стало неловко от такой прямой откровенности. Неловкость почувствовала и Токарева.

— Прости, Степа, мою несдержанность, — избегая его взгляда, сказала она. — Я никакого права не имею на нее злиться… в чувстве никто не волен. Если ты полюбишь другую… Ну, что ж! Я со зла выйду замуж за Шанодина…

— Ты и на первое свиданье со мной пошла тогда со зла?

— Да, со зла. — Маруся твердо глянула в улыбавшееся лицо Северьянова.

И опять неловкая, тяжелая пауза.

Северьянов в раздумье сжимал и разжимал свою ладонь с Марусиной косынкой. В его памяти опять встал кроткий образ Тани Глуховской. Маруся тоже думала о своей неведомой сопернице, стараясь угадать ее облик, движения, походку.

— Ну вот и объяснились наконец начистоту, — выговорил застенчиво и почти виновато Северьянов.

— Стало быть, правда? — сказала Токарева с внешним достоинством.

— Правда, Маруся.

Невдалеке впереди высилось здание, напоминавшее своим куполом молельную часть церкви. Вот они сейчас с утраченными мечтами войдут в шумный его вестибюль. Стараясь приглушить мысли, доберутся они до кабинета экспериментальной психологии совсем чужими друг для друга.

…Профессор Корнилов демонстрировал на несложном, изобретенном им самим аппарате силу реакции человеческого организма на внешнее раздражение. Обычно после каждой своей лекции теоретические выводы он подкреплял опытами. Желающих стать подопытными всегда было больше, чем достаточно. Сейчас у стола, на котором стоял аппарат для экспериментов, выстроилась длинная очередь. Первым номером был учитель-тамбовец, великан с курчавой каштановой шевелюрой. Резкими чертами лица, будто вылитого из бронзы, и всей осанкой тамбовец напоминал древнерусского богатыря, приготовившегося к поединку. За ним с какой-то лукавой тайной мыслью профессор поставил Северьянова, который, недоумевая и смущаясь, смотрел тамбовцу-великану чуть выше поясницы.

— Начинаем, — почтительно обратился к тамбовцу профессор. — Положите на эту вот кнопку средний палец вашей левой руки и, как только услышите звонок, быстро отнимите.

Великан медленно и лениво улыбнулся, положил палец на кнопку… Звонок… Тамбовец неторопливо и с детской равнодушной улыбкой снял палец. Профессор всмотрелся в шкалу и в покрытое копотью до густой непроницаемой черноты стекло, по которому в момент опыта слабо скользнула игла аппарата.