Октябрьские зарницы. Девичье поле

Северьянов разговаривал с Дашей, а думал о Гаевской: «Несчастная интеллигентка! Сказала бы прямо: не нравится, мол, запах твоих сапог, а то отвернулась и о благоухании соснового бора заговорила. В воскресенье нарочно двойную порцию чистого березового дегтя вотру в сапоги и заявлюсь к тебе». Так говорил сейчас себе Северьянов со зла, а в городе уже заказал хромовые сапоги. Откуда-то из потемневшего дна его души вдруг вырвалось: «Черт знает что со мной творится, развожу психологию: душа не принимает, а сердце, черт бы его побрал, так и тянется к ней!»

Семен Матвеевич остановил своего гнедого. Северьянов, сам не зная, как это случилось, подхватил Гаевскую на руки и, не дав ей опомниться, осторожно опустил на соломенное сиденье. Даша с звонким «ой-ой» выскользнула из его рук и вскочила сама в телегу. Северьянов ухватился за грядку телеги, как за луку седла, оттолкнулся от земли и сел на свое прежнее место.

— Простите, по-солдатски у меня вышло.

Учительницы переглянулись, награждая друг друга загадочными улыбками.

— Эй, милай! — взмахнул кнутом Семен Матвеевич. Ему гулко ответило щелкающее лесное эхо. Навстречу эху из далекой глубины леса уныло прокричала какая-то птица.

Глава VIII

Стругов обратил к собранию депутатов волостного Совета свою короткую ладонь гладкой стороной:

— Ясно?!

— Давно бы их надо заставить рылом хрен копать! — выкрикнул Ромась из середины зала.

— Круто берешь, не туда попадешь! — вскинул на него свои желтые белки Емельян Орлов. Он стоял у двери в самой гуще непримиримых и не сложивших оружие земских деятелей.

— Подожди, Орлов, скоро узнаешь, чем крапива пахнет, — поддержал Ромася Вордак, сидевший в президиуме рядом с Струговым.

— Бог милостив, — вскинул теперь глаза к потолку Орлов, — авось с твоих гроз богаче буду!

По скамьям депутатов прошел тихий ропот:

— Побанить бы наших богачей, чтобы помнили до новых веников.

— Они из нас все кишки повытеребили.

Ромась поднялся с каким-то невинным выражением на лице.

— Разреши, товарищ Стругов! Я Милляну прическу поправлю.

— Сядь, успокойся! — приказал коротко Стругов. Ромась сел, недовольно пожимая плечами. Косым взглядом скользнул по лицам загалдевших земцев. Со скамей депутатов в сторону Орлова Емельяна чьи-то возгласы:

— Что с ним разговаривать: он из песку веревки вьет.

— С такой рожей только в горохе сидеть.

— Миллян с колокольни родного отца блином убьет.

Орлов с злорадной усмешкой погладил пальцами свои огненные усы и бороду.

— Будешь, Ромась, меня вспоминать, когда станешь свою кобылу за хвост поднимать. Я считаю, что Шинглу обвиняют облыжно.

— Да он сам сознался! — снова не утерпел Ромась.

Сидевший рядом с Ромасем пожилой крестьянин кивнул на Орлова:

— С этого лица надо бы давно чешую поскресть.

Стругов спокойно ждал. Просторный зал бывшего волостного правления представлял не виданное никогда до сих пор в Красноборье зрелище. На длинных скамьях и на пахнувших смолой свежих сосновых досках, положенных на табуреты, сидели депутаты волостного Совета. Тут были крестьяне в жупанах из суконной домотканины и солдаты-фронтовики, прибывшие по ранению из госпиталей или дезертировавшие из армии Керенского, На передней скамье в качестве подсудимых сидели Шингла, напоминавший телосложением и длинными руками орангутанга, и четверо его самых активных сподвижников. Около стен справа и слева на досках, умощенных на чураки, сидели гости. Среди них на первых местах Баринов, Гедеонов, Дьяконов, Семен Матвеевич и Корней Аверин. Рядом с Гаевской и Дашей прислонился к стене узкими плечами долгоносый, с припухлыми веками губследователь. Он плотно прижимал красными ладонями к своим мослатым коленям желтый кожаный портфель.

Перед открытыми в сени дверями и в сенях сгрудились земцы.

Северьянов в конце своей речи предложил немедленно распустить волостную земскую управу, объявить единственно законной властью Совет крестьянских депутатов, которому тут же и поручить решить дело Шинглы.

Ковригин, сидя в президиуме и пропуская мимо ушей зычные, а порой пронзительные выкрики, смеялся со сжатыми губами и посматривал на дверь в правой стене вала. На двери висел клочок серой оберточной бумаги. Корявыми буквами на нем было написано: «Занит!» Ниже на той же двери была прибита доска. Надпись на доске гласила: «Продовольственный комиссар Красноборской волостной земской управы Салазкин».

Стругов неподвижным взглядом следил за расходившимся среди земцев бородачом в новом сером армяке. Из-за спины бородача неожиданно показалась голова Василя, который шагнул через порог и остановился, уставив свой быстрый взгляд в открытую пасть крикуна с мокрыми красными губами.

— Не кричи, гости на полатях! — бросил прямо в открытую пасть Василь. — Чего расшумелся, как ветер в пустой трубе?!

Даже в толпе земцев начали раздаваться голоса, призывающие к порядку. Но у дверей на Василя неожиданно накинулось трое земцев.