Октябрьские зарницы. Девичье поле

Слова Баринова были последним гвоздем в крышку гроба, под которой сами красноборские эсеры упрятали себя, став на сторону князя Куракина. Деревенским же богачам сейчас не было охоты больше воевать против бедноты за князя. Они до сих пор рычали и ревели на красноборских большевиков за то, что те оттесняют их от власти, но выступлению большевиков против князя и других помещиков большинство из них втайне сочувствовало. Только Орловы, Емельян и Маркел, решили сейчас защитить честь своей знаменитой в Красноборской волости фамилии. Емельян, распахнув полы армяка, подошел вплотную к последнему ряду скамеек и с вежливой ехидцей обратился к Северьянову:

— На каком основании требуешь распустить нашу земскую управу?

— Земская управа защищает не трудовое крестьянство, а помещиков и небольшую кучку деревенских богачей. Это контрреволюционная власть, поэтому я и предлагаю ее распустить.

Неожиданно и разъяренно выскочил молчавший до сих пор Маркел:

— Товарищ председатель данного собрания, прошу ответ дать: как надо поступать с тем учителем, который школу превратил в бардак, у которого ежедневно в школе ночуют солдатки?

— Прошу назвать фамилию этого учителя! — потребовал Стругов, уставив немигающие серые глаза в Маркела.

— Этот учитель — его фамилия вам известна! — сейчас с трибуны проповедует нам новую красивую жизнь.

Северьянову бросилось в глаза побледневшее лицо Гаевской. В голову ему горячей волной ударила кровь. Ромась Усачев с сочувствием и досадой взирал исподлобья на покрасневшего до корней волос друга. Весь зал, казалось, глядел одним огромным глазом на Северьянова. Баринов, опершись локтями о свои колени и стиснув виски ладонями, покачивался медленно из стороны в сторону. Дьяконов, задрав голову, насмешливо глядел на Северьянова из-под тусклых стекол. Гедеонов вертел свое пенсне на черном шнурке, который он то наматывал на указательный палец, то разматывал. Близорукие глаза его болезненно щурились. Губследователь поднял плечи и еще сильнее надавил красными ладонями на свой портфель. На его лице лежала печать спокойного удовлетворения дополнительными уликами против субъекта, у которого, по его мнению, «что ни шаг, то криминал».

С напряженным усилием мысли встал необычно медленно Вордак.

— Миллян! — окинул глазами он старшего Орлова. — Как, по-твоему, надо поступать с тем отцом, который спит по очереди с женами своих сыновей?

Мстительный и торжествующий хохот почти всего зала разрядил обстановку.

— Вот это в точку!

— Завертелся небось снохач, как вор на ярмарке.

Емельян Орлов, пригнувшись почти к самому полу, поворачивался то вправо, то влево, ища упавший из его рук треух. Наконец выпрямился и, к удивлению всех, набросился на Маркела:

— Дуралом! На себя плеть начал вить! — и поспешно пробился локтями в сени.

— Слово имеет товарищ Северьянов, — выговорил жестко, с расстановкой Стругов.

Маркел, сбитый с толку неожиданной выходкой старшего брата, на мгновенье потерялся, но, услышав фамилию своего лютого врага, приосанился. Северьянов, глядя на него с напряженным спокойствием, сказал негромко:

— На днях я этого субъекта выгнал из школы.

— За что? — бросил Маркел.

— За попытку применить насилие к женщине.

— Какой женщине? — наступал Маркел.

— К моей сестре, — встал, пошатываясь, Ромась Усачев. — Товарищ президиум, разрешите же наконец хоть этого младшего травкой накормить!

— Маркел, — тихо бросил поручик Орлов брату, — немедленно удались отсюда!

— Ты мне не указчик! Ты сам себе, я сам себе.

— По рылу видно, что не из простых свиней! — заметил спокойно Кузьма Анохов, сидевший рядом с Ромасем.

Все время неподвижно каменный Шингла ворохнулся, встал спиной к президиуму и поправил длинной рукой давно нестриженные и нечесанные желтые волосы. Редко мигая тусклыми зелеными глазами, прохрипел одичавшим голосом:

— А ну, Маркел, пулей отседова! Не то при всем честном народе одену тебе сейчас пеньковый галстук. Ну?!

Маркел вышел тупым, ленивым шагом. Стругов обратился к депутатам:

— Вопросов больше нет?

— Все ясно.

— Кто имеет что сказать по предложению докладчика о роспуске земской управы?

— Разрешите мне! — встал поручик Орлов. — Я предлагаю вопрос о роспуске волостной земской управы обсудить на совместном заседании уполномоченных управы и депутатов Совета.

— Вы ревкому предлагали это, — возразил Стругов, — ревком отклонил ваше предложение, а сегодня мы управу положим в гроб и крышку приколотим трехдюймовыми гвоздями.

— Я прошу мое предложение поставить на голосование, — настаивал Орлов.

— Хорошо, проголосуем, — процедил сквозь зубы Стругов. — Голосуют только депутаты, с мандатами. Прошу тех поднять руки, кто поддерживает мнение ревкома!

Над скамьями взметнулись белые квадратики тетрадной бумаги в косую линейку с текстом, написанным от руки, и с печатью, в середине которой виднелся фиолетовый силуэт церкви.

— Отвергли единогласно ваше предложение, — объявил Стругов Орлову.

— Правильно сделали! — крикнул Семен Матвеевич. — Дай волю этому осоту, и огурцов на белом свете не станет.

Среди земцев кто-то, покоряясь судьбе, вздохнул: