Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Времена, братцы, ноне шатки, берегите ваши шапки!

Земцы зашевелились. Многие из них действительно потрогали свои треухи, будто проверяя, крепко ли они сидят у них на головах.

— Мы люди темные, — притворялись самые осторожные из них, — не знаем, в чем грех, в чем спасенье.

— Богу угождай, — бормотал кто-то тихо, — а черту не перечь.

— Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте.

— Разрешите мне слово! — встал Баринов. Стругов кивнул ему доброжелательно головой. — Я, как член президиума губернской земской управы, категорически возражаю против роспуска Красноборского волостного земства.

— Скоро и вашу губернскую земскую управу распустят, — вставил с насмешкой Вордак.

— Этот вопрос, — объявил Стругов, — не подлежит теперь дискуссии. Товарищи депутаты, приготовьте мандаты! Сейчас будем голосовать предложение о роспуске Красноборской волостной земской управы.

Баринов беспомощно развел руками и взглянул с печальным укором на Северьянова. «Наделал ты делов, — говорил его взгляд, — а впрочем, плетью обуха не перешибешь». И сел, отмахиваясь от Гедеонова, который, смеясь, обращал его внимание на мандат, лежавший на коленях самого близкого к ним депутата:

— Да взгляни, взгляни! Большевистский мандат, а печать с изображением церкви.

Голос Стругова сурово прозвучал:

— Кто согласен распустить Красноборскую земскую управу, прошу поднять руки! Принято единогласно.

Северьянов покинул наконец трибуну и занял свое место в президиуме рядом со Струговым.

— С сегодняшнего дня, — поднялся, радостно блестя глазами, Вордак, — в Красноборской волости существует только одна законная власть, избранная народом — Совет крестьянских депутатов, который поведет нас по стопам рабоче-крестьянской революции.

Все депутаты встали; от перекатного гула, выкриков и грома работящих ладоней звенело стекло в окнах. «Разбушевалася божья погодушка!» — прозвучало в груди Северьянова. Он отчаянно аплодировал вместе со всеми депутатами. Орлов Емельян, укрывшись в сенях, шипел своему соседу:

— Видишь? Пришла честь и на свиную шерсть, а?

Сосед в армяке, подпоясанном старым чересседельником, высокий, худой, с редковолосой сизой бородкой, снял шапку, как бы для отдания чести новой власти, и проговорил:

— А по-моему, дай теперь, боже, чтобы все было гоже.

— Переметнулся?

— Это, Миллян, ты мечешься, а я смотрю обнакновенно. При вашей управе ночью по дорогам ни ездить, ни ходить было невозможно — грабеж, разбой. А как ревком заступил, я безо всякой опаски по любой дороге хоть днем, хоть ночью, хоть на коне, хоть пешком. Самая, значит, подходящая нам власть, потому она у трудящих совета просит, а ваша управа ни с кем не считалась. Мне эта власть на радость, а у кого совесть не чиста, тому и в ясный день — дождь.

Над утихшим залом опять голос Вордака:

— Красноборская ячейка сочувствующих большевикам вносит предложение: всех членов ревкома и штаба военно-революционного отряда ввести в состав волисполкома и послать делегатами на уездный съезд Советов.

Предложение приняли единогласно. Стругов поставил на обсуждение вопрос о Крупенине Ефиме, или, по-уличному, Шингле. Докладывал Ромась. Вместе с ним поднялся со своего места и губследователь.

— Господа! — начал он и поперхнулся. — Простите… граждане! Предлагаю арестовать этого Крупкина, а его дело передать в губпрокуратуру.

— Чтоб года два он у вас там на казенных харчах пробавлялся? — бросил губследователю Вордак. — Мы именем революции в полчаса решим дело Шинглы.

— Я прошу, я настаиваю, господа! — переступая с ноги на ногу, продолжал губследователь. — У меня тут ваша тяжба с князем Куракиным! — губследователь стукнул трясущейся ладонью по портфелю.

— «Господа»! — передразнил его Вордак. — Говорить по-нашему не научился, а суешься разбирать наши дела. Садись, господин! И не мешай нам! Если тебя в Смоленске не научили балакать по-рабочему, так поучись у нас в Красноборье. Слушай и на ус мотай!

Стругов молча уставился на губследователя и, пока тот не сел, не спускал с него въедливого взгляда, ничего хорошего не обещавшего представителю губернского правосудия.

— Докладай, Ромась!

Усачев, все время терпеливо стоявший в рядах депутатов, высоко вскинул красивые брови и сказал:

— Мы, группа бойцов военно-революционного отряда, вооруженные тремя четвертями самогона и пятью винтовками, пробрались в дезертирскую базу к Шингле. С помощью зеленого змия я убедил Крупенина, что все мы покинули революционный отряд и желаем влиться в его банду.

Шингла повернулся в сторону Ромася, тряхнул широкими плечами:

— Ты масляным блином хоть кому в рот влезешь.

Ромась пропустил мимо ушей реплику Шинглы.

— Пьяненьких всех обезоружили, перевязали.

Шингла еще на пиру признался, что стрелял в товарища Северьянова с чердака ктиторовой хаты. Вот и весь мой доклад.

— Разрешите, — поднялся со скамейки парень с забинтованной шеей, — сейчас же на площади, перед всем народом, пустить в расход бандюгу. Я его с одной пули уложу.

Из среды земцев выдвинулся к последнему ряду депутатов богобоязненный Алексей Матвеевич Марков, отец Ариши: