Окутанная тьмой (СИ)

— Эта девушка, ваша Люси, она умерла… — голос Целительницы дрожит, под конец, на самом последнем слове, вовсе звуча глухо, почти неразборчиво. Однако Макаров услышал её, не давая вновь произнести эти страшные слова, он, будто ужаленный чем-то, отшатывается назад, прикладывает левую ладонь к своей груди. Мастер болезненно морщится, будто только что часть его души, одну из самых важных, отрывают, вырывают железными щипцами без его согласия; и именно такой реакции, как у настоящего отца, потерявшего своего дорогого, незаменимого никем другим ребёнка, ожидала Полюшка. Женщина срывает с корзины платок, тут же дрожащими руками находя среди многих других нужный пузырёк; Макаров через силу делает глоток, тяжело дышит, поднимая на неё помутневшие, влажные от слёз глаза.

— Расскажи мне, как это произошло, — ослабшим голосом просит он, сипло дыша, всё ещё держась за свою одежду, где так же неугомонно и гулко бьётся сердце, отдаваясь невыносимой болью по всему телу.

— Меня не было там в тот момент. Её принёс тот неугомонный мальчишка, уже мёртвую. Сказал, что сорвалась со ступеней. А я уже не могла помочь ей, сердце не билось, — оправдывается она, хотя и видит, как тепло и заботливо на неё смотрит Макаров, даже не думая упрекать в том, что она не смогла, не приложила все силы на спасение Хартфилии. Вот только всю душу Целительницы охватывает чувство вины. Её никто не винит в этой смерти, её совесть и её руки чисты, она сама винит себя за то, что не хватило времени и решимости, ведь, быть может, был шанс. Маленький, угасающий, но был…

— Нужно рассказать об этом, всем рассказать. Они ведь её друзья, они должны знать, — начинает себе под нос проговаривать Мастер, отдалённо, на задворках разума, упрекая себя за то, что связь с ней, с его семнадцатилетней дочкой, была настолько слабой, что он не почувствовал её боли. Макаров, опуская руку с груди, уверенно направляется к двери, но на пороге останавливается, растеряв всю свою решимость, и, обернувшись на растерянную женщину, задаёт главный мучающий его вопрос: — А может не стоит говорить? — задумчиво протягивает он, не двигаясь с места, старательно взвешивая все аргументы и слова. Он даже и не знал, что говорить им.

— Стоит, — перебивает его Целительница, качая головой, и вновь закрывает корзину платком, намереваясь выйти вместе с ним, чтобы сказать это. Макаров чувствует, что и ей тоже было нелегко, и сейчас она лишь каким-то чудом, с помощью плотной и крепкой маски, выстроенной за долгие годы, держится, не позволяя себе ни слёз, ни криков, ни истерик. Мастер вздыхает и нехотя идёт к лестнице, там, на последней ступени, останавливаясь ровно посередине, как и всегда, когда приходится объявлять нечто важное.

Десятки пар глаз, таких чистых, заинтересованных и родных, поднимаются на Мастера, и тот едва держится, сурово осматривая каждого, со страхом представляя, как всего лишь одно слово заставит их упасть в омут боли, почувствовать жжение в сердце и поддаться горечи. Макаров видит, в каких заботливых, светлых и милых улыбках изогнуты их губы, заставляя его, старого и немощного отца, улыбаться им в ответ в тысячи раз светлее, радостнее. Мастер глотает сухой колкий ком, ставший в горле, и останавливает свой взгляд на серьёзной, впрочем, как и всегда, Скарлетт. Та хмурит тонкие брови, сводя их на переносице. Мастер знает, как болезненна эта новость будет именно для неё и подозревает, как сильно содрогнётся её сердце, совсем незащищённое толстым слоем железных доспехов.

— У меня для вас, всех вас, печальное известие, — начинает Макаров, сложив руки за спиной, чтобы только эта неудержимая дрожь не выдавала его, не пугала его детей раньше времени. Хотел бы он молчать, хотел бы весь день, всю неделю, весь месяц и год видеть их искреннюю радость и доброту, но сегодня ему лично, собственными руками, предстоит сломать их мир, такой наивный и детский. Такое случается, люди погибают, но даже самому себе Мастер не может объяснить, почему он так неспокоен, если это обыденно в их мире. И в этот ответственный момент голос его пропадает, становясь вовсе не слышным отсюда, с самого верха. Макаров шепчет одними губами. И, давая ему немного то ли смелости, то ли обычной поддержки, которой сейчас так не хватает безутешному таким горем отцу, встревает Эрза.

— Что же случилось, Мастер? Что-то серьёзное? — голос девушки, пока не знающей и даже не подозревающей о смерти лучшей подруги, холоден, но это уже привычно. И бесчувственной Эрзу назвать никто не в силах, потому что это не так, они видели и знали, кто она и что скрывает под своей привычной железной бронёй. Скарлет, держа руки на груди, не отводит чуть сощуренных карих глаз с Мастера, а тот просто не выносит, отворачивается, глядя в стену. Эти глаза смотрят ему прямо в душу, но не видят, пока что не видят и не знают ничего.