Окутанная тьмой (СИ)

Кин был полностью недосягаемым для этого мира там, в мёртвой тишине, кромешной темноте — ему было легко, комфортно и тепло. Он не хотел выбираться оттуда, даже не совершал глупых попыток, поддавшись этим чувствам, он не ощущал и не осознавал, что его тело давно движется само по себе, что им управляет кто-то другой, лишив его такого права. Только когда грудь повторно пронзила острая боль, заставив вскрикнуть, жадно хватать воздух, Кин распахнул глаза, усиленно вглядываясь во мрак и теперь видя то, что не хотел, то, чего боялся и отрицал. Рукоять косы, один из обломков, сломавших его изнутри, на половину торчала из его насквозь пробитой груди — рёбра, расколотые на мелкие части, задетое сердце, кровь, всё это Кин чувствовал ясно, возвращаясь в такую болезненную для него реальность. Огонь, до этого пылающий вокруг него, бережно охватывающий всё пространство, идущий прямо из горящего ненавистью и яростью сердца, стал тухнуть, растворяясь — Кин больше не злился, он просто боялся, просто плакал, в полной мере осознав произошедшее. Он не мог произнести и слова, когда в груди всё так же болезненно сжалось, а чья-то рука, уверенно и без малейших колебаний, выдернула кровавый обломок из него.

Кин почти ничего не чувствовал, только полнейшая пустота, которая медленно пожирала его изнутри, как тогда, когда он лишился всех чувств Нацу, теперь это было в разы больнее. Всё, что было у него так давно, просто выскребли, вырвали когтями, оставляя только дыру, поселяя в его душе страх — Кин ничего не успел, ничего не смог сделать, готовясь камнем упасть вниз, он заслужил. Но Акихико, вовремя оказавшись рядом, только горько улыбнулся, видя перед собой такой пустой, безжизненный взгляд Кина, его полнейшую безразличность, потерянность, только прижал его к себе крепче, придерживая за плечи. Акихико не знал и не мог представить, что сейчас испытывает он — этот глупый импульсивный мальчишка, вновь поддавшийся своим чувствам, позволивший тьме поглотить себя. Акихико не собирался судить его, упрекать в чём-то, больше всего Кина просто хотелось обнять, успокоить, по-семейному поцеловать в лоб, обещая, что всё наладиться, что когда он откроет глаза, всё будет иначе. Хотелось вытереть эти слёзы, так несвойственные ему, которые Кин наверняка даже и не замечал, Акихико, как и раньше, видел в нём только ребёнка. Кина нужно защитить, нужно поддержать, поднять, когда у него не будет сил, когда он сдастся и будет падать вниз, становясь на колени — он был силён, по-своему, но всё же. Кин был чересчур ранимым, точно тот пятилетний ребёнок, которого когда-то давно за этой маской разглядел Акихико, позволяя войти в свою жизнь и остаться здесь надолго.

— Смотри за ним в оба, Драгнил. За моего малого головой отвечаешь, — серьёзно, как никогда прежде, процедил сквозь плотно сжатые зубы Акихико, усаживая Кина у стены арены. Ему было безмерно жаль, что всё вышло так, что у них уже четверо пострадавших, которые уже не смогут продолжить бой, и двое Дьяволов с несколькими десятками обычных падших. Глядя на эту картину, Акихико искренне не мог понять лишь одного — в чём он просчитался?

Таро глупо, без малейшего азарта отмахивался от противников, упрямо ожидая, что на всё это, произошедшее вокруг, скажет Акихико, который, похоже, так же, как и Кин ранее, начал стремительно поддаваться своему гневу, ненависти, злости. Вот только этого Таро искренне и ждал, — когда Кин поддаётся чувствам, то слабеет, бьёт без разбора, становится слишком уязвимым для простых ударов, но когда чувствам поддаётся Акихико, он становится ещё быстрее, расчётливее, кровожаднее, сильнее. Сейчас Таро нуждался именно в безумном Акихико с сумасшедшей ухмылкой и пустыми глазами, где был только животный азарт, желание разорвать и убить. Таро радовался этому, пускай и не показывал, теперь их осталось только двое против всего этого сброда, и они не могут проиграть, у них нет такого права.

Когда мимо, прямо перед глазами, пролетает коса Акихико, насквозь пронзая одного из Дьяволом, Таро ухмыляется — всё-таки Жнец рехнулся, поддался, решился стать таким жестоким, как и прежде, поняв, что правильность и достойность здесь не нужны. Акихико стал таким, пускай и не навсегда, пускай он потом, быть может, и будет сожалеть о содеянном, но таким он был нужнее — он должен убивать, резать, кромсать, рвать, не чувствуя жалости и сострадания. Таро прекрасно знает, что перед глазами Акихико сейчас только Кин — мальчик, к которому Жнец привязался слишком сильно — он будет убивать за него, обходясь так же жестоко, как обходились и с Кином, и с Венди, и с Локи, и с Люси. И в какой-то мере это было хорошо, теперь Таро лишний раз убедился, что сдаваться они не будут, точно так же, как и глупо отступать, они должны победить любой ценой, оставляя за собой только свежий, кровавый след.