Ола

Про Хуана Авенаданью я как раз и вспоминал – пока по Триане пылил. И как на мост Тринадцати Лодок ступил – тоже про него. Везучий он, Дон Хуан, нашел себе вдовушку да и укатил с нею – аж в Париж. А мне куда бежать? Прав сеньор архидьякон – всюду найдут. Разве что к Терра Граале уплыть вместе с рыцарем моим калечным. Так ведь сыщут! Снарядит сеньор Колон, Кебальо этот итальянский, каравеллу…

В общем, невесело мне было. И назад уже не повернуть, и на месте не постоять даже…

А мост все тянется, словно Гвадалквивир разлиться решил средь лета жаркого. Подошел к самому краешку, к перилам деревянным, снял шляпу свою дурацкую (сайяль на этот раз дома оставил – ну его!), обмахнулся, вперед поглядел…

Птицей шляпа упорхнула – прямо в Гвадалквивир. Да только я не заметил.

Там, где я стоял недавно,
О каракке португальской
Да о чайках белокрылых
Между делом рассуждая,
Там, где я платок из шелка,
Тот платок – с семью узлами,
Доставал и снова прятал,
Где позвал, себя не слыша,
Ту, что мне платок вручила, —
Там она теперь стояла,
В ярком платье генуэзском,
В круглой шапочке с вуалью,
Белым жемчугом расшитой.
Замер я, застыл на месте,
Сжал рукою крест нательный.
Полно, Начо! Обознался!
Просто вышла сеньорита
Подышать прохладным ветром.
А похожа – так похожих
Поискать, найдешь немало.
Сделал шаг – примерзли ноги,
Рот открыл – слова пропали…
Обернулась. Мне кивнула,
Улыбнулась – видно, рада.
И упал я на колено,
Точно рыцарь мой калечный,
И к руке ее – губами,
К теплой маленькой руке…

Только за полночь я на чердак к Дону Саладо заглянул. А там!…

Над столом – окуляры, за окулярами – сам сеньор идальго, рядом еще одни – окуляры, в смысле. А на столе – бумаги горой, перья гусиные топорщатся, из чернильниц выглядывают.

– Сколь рад я видеть тебя, Начо! – вскричал Дон Саладо, бумагой шурша. – А мы тут с досточтимым сеньором бакалавром…

И на соседние окуляры кивает. На носу те окуляры – красном таком, огромном. Лицо тоже – носу под стать.

– Не отвлекайтесь, сеньор, не отвлекайтесь! Как видите, сравнили мы манеру славного Кретьена де Труа, равно как не менее славных Вольфрама фон Эшенбаха и Гартмана фон Ауэ…

Хриплый такой голос, ответственный. Серьезный, видать, мужчина, сеньор бакалавр!

…В какой только харчевне ребята его разыскали?

– Однако же, сеньор Кихада, не обратить ли нам внимание на то, как написана великая поэма о Детях Тумана, именуемых также Нибелунгами? Ибо слог ее и точен, и легок…

Понял я – свихнулись оба,
Ну, и ладно! Третьим буду.
Расскажу – веревкой свяжут,
Обольют водой холодной
И в подвал сырой запрячут.
Встретил Бланко нынче призрак
В генуэзском новом платье,
Не на кладбище старинном,
Не на замковых руинах —
Прямо под горячим солнцем,
И огнем горели ярким
Очи призрака живые!
Мы по улочкам Севильи
Вместе с призраком бродили,
На Хиральду поднимались,
На реке считали лодки.
И никто не удивился,
Не призвал с крестом монаха,
Будто каждый день такое
В нашем городе увидишь!
А когда мы расставались,
Улыбнулась вдруг Инесса:
«Вот ведь складно получилось,
Вы меня позвали, значит?
Ну а я – позвала вас!»

ХОРНАДА XXVIII. О том, что мы видели с сеньоритой Инессой на площади Святого Франциска

– Истинно так, сеньорита, – качнул своей мочалкой Дон Саладо. – Чуть дальше от нас – бар песчаный, за ним же – море-океан.

– Море… – тихо, еле слышно повторила Инесса. – Сколь счастлива я, сеньоры! Наверно, эти чайки только что оттуда, может быть, их крылья касались волн…

Поглядел я на нее – девчонка ведь совсем! Лобастая худая девчонка, ни разу не видевшая моря. Благородная только, так ведь благородные – тоже люди.