Оле, тореро!

Вернувшись в Альсиру, я с удивлением обнаружил там дона Амадео. Он якобы случайно оказался неподалеку и пришел засвидетельствовать нам свое почтение. Предлог показался мне тем более странным, что через день мы собирались все вместе ехать в Уэску. У нашего импрессарио, несомненно, была какая-то задняя мысль, и мне не терпелось выяснить, в чем дело. Рибальта обнаружил свои намерения сразу после завтрака. Мы еще сидели за столом.

— Вы ездили к вдове несчастного Алохи, Эстебан?

Дон Амадео прекрасно знал, что я выполнил свой печальный долг. Так к чему подобный вопрос?

— Да, конечно…

— Грустная миссия, дон Эстебан… Сначала Гарсия, потом Алоха… Кто следующий?

К чему он клонит? Во всяком случае, Рибальта нашел весьма странный способ успокоить Луиса перед корридой. Впрочем, матадор спокойно ел фрукты и, казалось, ничего не слышит. Не получив ответа, дон Амадео смутился, но все же продолжал:

— У меня к вам трудный и даже довольно деликатный разговор… Так что прошу вас немного помочь мне…

Мы с любопытством воззрились на него.

— Дело вот в чем… Эти две смерти меня глубоко огорчили… и, хотя я потеряю много денег, так что даже вряд ли сумею расплатиться со всеми долгами, все же я не стану обижаться на дона Луиса, если он решит оставить арену…

Так вот оно что! Вальдерес удивленно поглядел на импрессарио.

— Я? Решу уйти? Но… почему?

Дон Амадео еще больше смутился.

— Ни за что на свете, — пробормотал он, — я не хотел бы, чтобы с вами случилось какое-нибудь несчастье, дон Луис. В конце концов, это ведь мне пришла в голову мысль вернуть вас на арену…

— И я очень признателен вам за это!

— Да, но я чувствую ответственность и по отношению к вам, и к сеньоре…

Луис оттолкнул от себя тарелку.

— Послушайте, дон Амадео, объяснимся раз и навсегда. Вы организуете выступления, а я выступаю. Когда вам надоест устраивать корриды, скажите. А если меня утомят бои, я уйду, не спрашивая разрешения ни у кого. Давайте так и договоримся! А теперь, если вы опасаетесь за свои деньги…

Дон Амадео подскочил на стуле как ужаленный.

— Да не за деньги я боюсь, дон Луис, а за вас!

— В таком случае можете успокоиться, амиго. Я вовсе не жажду отправиться на тот свет и приму все необходимые меры предосторожности.

Консепсьон так сухо, что все мы даже удивились, прокомментировала заявление мужа.

— Так ты, значит, думаешь, что Гарсия и Алоха хотели умереть?

Вальдерес схватил тарелку с десертом и так свирепо шарахнул ее оземь, что только брызги разлетелись.

— Замолчи!

Еще ни разу я не слышал, чтобы Луис говорил с женой таким тоном. По-моему, его бешенство объяснялось лишь страхом, страхом, чье появление я заметил в Коронье и который с тех пор продолжал свою медленную подспудную разрушительную работу.

— Замолчи, Консепсьон! И вы все тоже молчите! Вы, Рибальта, просто боитесь, что я вдруг сломаюсь, и дрожите за свои грязные деньги!

— Уверяю вас…

— Молчите! Что до тебя, Консепсьон, то тебе уже удалось уничтожить меня пять лет назад… но, предупреждаю, сейчас у тебя этот номер не пройдет!

Только я один не получил выволочки. Луис встал и вышел из комнаты, даже не извинившись. Дон Амадео выглядел несчастнее всех.

— Прошу прощения… Я говорил это не из дурных побуждений, совсем наоборот… И я надеялся, что дон Луис это поймет…

Я попытался успокоить его как мог.

— Луис не в состоянии прислушаться к чему бы то ни было, особенно сейчас… Я уверен, что гибель Алохи сразу после Гарсии его страшно расстроила… только Луис не хочет в этом признаваться. И, если хотите знать мое мнение, он недалек от того, чтобы оставить арену. Но сейчас с нашим тореро надо обращаться особенно осторожно.

И, повернувшись к Консепсьон, я добавил:

— Не стоит обращать внимание на несдержанность Луиса. Его раздражительность — та же самозащита.

Консепсьон улыбнулась мне.

— Спасибо, Эстебан…

— С вашего позволения, я пойду к нему. Луиса сейчас не надо оставлять одного.

Я нашел Вальдереса под деревом, где у нас с Консепсьон произошел первый серьезный разговор, после того как я приехал в Альсиру. Услышав шум шагов, Луис сердито поднял голову, собираясь возмутиться, но, узнав меня, успокоился.

— А, это ты…

Я сел рядом.

— Что с тобой, Луис?

— Этот Рибальта со своими грошами… меня от него тошнит! В чем дело, в конце-то концов? Чего он боится? После первого выступления во Франции мои гонорары непрерывно растут. В конце сезона я стану получать не меньше, чем Домингуэн. Так чего он дергается?

— Консепсьон, например, думает не о деньгах, Луис…

Вальдерес презрительно рассмеялся.

— Ох уж эта… Все ее счастье — растить и продавать апельсины, раз в неделю спускаться в Альсиру и разыгрывать там светскую даму, раз в месяц ездить в Валенсию и тратить заработанные на апельсинах деньги. Консепсьон стала большей крестьянкой, чем те, чьи предки жили здесь с незапамятных времен. Но я, Эстебан, не принадлежу к этому племени! Я не рожден для стойла!.. Мне нужны воздух, движение… опасность… музыка.

— И крики «оле!».