Олег Янковский

Он это принял как нормальный этап своей жизни. И начал эту беспримерную борьбу, которая трагически завершилась. И вот опять-таки мы созванивались часто, когда он болел. Единственное, я не пошел к Марку Захарову на гоголевскую премьеру, когда он играл, но я по телевизору увидел, как изменился Олег… А мы как раз в этот момент с ним не виделись.

Я вдруг понял, что если я к нему зайду, я не смогу сыграть совершенно просто такого нормального человека, который увидел нормального Олега через какое-то количество времени, как будто ничего не произошло. Я не пошел туда. Но созванивались мы все время. И Олег все время спрашивал: «Когда премьера? Где премьера?» И когда мы уже придумали эту замечательную премьеру в Михайловском театре в Санкт-Петербурге, когда поставили аппаратуру всю, я позвонил Олегу и сказал: «Олег, вот такая премьера в Санкт-Петербурге. Там уже весь город оклеен афишами. В Михайловском театре натянули экран, замечательный Dolby Stereo Surround, приезжают гости. Ты приедешь?» Он говорит: «Ну о чем ты говоришь? Конечно, конечно, приеду. Конечно». Я говорю: «Конечно, приезжай! Премьера без тебя — не премьера! Точно приедешь?» Он говорит: «Даже если мне будет очень хреново, наколюсь и на премьеру приеду. Пусть наколят меня. Снимут мне боль на это дело. Я приеду на премьеру…»

И за несколько дней до премьеры все это завершилось тем, чем завершилось. И этой картины он так и не увидел… Так и не увидел сам… Не хотел без зрителей…

* * *

Олег Иванович был человеком, скорее, академических взглядов и вкусов, академического образования, академического понимания того, что хорошо и что плохо. И тем не менее в этих, казалось бы, жестких, очень сухих и строгих рамках академических вкусов он находил такое количество живого, такое количество непосредственного. Такое впечатление каких-то даже андеграудных вещей! Вот такой академический андеграунд.

И вот, если говорить о том, что была ли у него с этой самой академической точки зрения некая такая сверхзадача, как Станиславский говорил «зерно», — было ли вот зерно всей его жизни? Я думаю, что вся его жизнь была с той же самой академической убежденностью направлена на поиск устойчивости, на поиск чего-то того, ради чего стоит жить и ради чего стоит трудиться, и то, что никогда не изменит, никогда не предаст, не продаст, а то, что будет всегда.

И вот в поисках того, что будет всегда, по-моему, он нашел две вещи — это театр, в котором он работал, Ленком под руководством Марка Анатольевича Захарова. Именно этот театр, именно с этим человеком он находил какую-то внутреннюю устойчивость и ясность дома. И дом. Может быть, это и было его главной идеей — он очень любил дом, и очень любил нормальную, живую свою семью. Он был очень предан и очень привязан к семье. И очень любил свою жену и, наверное, сильнее всех любил сына Филиппа. Может быть, это странная, какая-то даже надбытовая любовь к Филиппу началась с того, когда Филипп выдвинул его в любимые артисты Тарковского. Потому что в «Зеркале» есть поразительный эпизод, когда главный герой-мальчик бросается на грудь к отцу — к Олегу. Сыграно это грандиозно! Маленький план, но сколько в нем всего! Но и лучше всего, может быть, говорит про любовь к Филиппу такой пример. Частный очень пример, который вроде бы ничего не объясняет, но мне тоже как отцу двоих детей, объясняет очень многое. Меня Филипп пригласил в кинотеатр «Пушкинский» на премьеру своего первого большого полнометражного фильма. Я сказал: «Спасибо тебе, Филипп, большое. Обязательно приеду». После чего минут через пятнадцать мне перезвонил Олег: «Я тебя очень прошу — не опаздывай, отмени ты все эти свои встречи. Не опаздывай! Мы тебя будем ждать. Если ты опоздаешь — мы все тебя будем ждать пятнадцать минут, двадцать минут, столько, сколько надо». Я говорю «Олег, зачем? Вы начинайте, я войду в зал, тихо сяду и буду смотреть. Я обязательно приду». Он говорит: «Но пойми меня. Мне бы очень хотелось, чтобы перед сеансом мы бы сидели с тобой в одном ряду и рядом. Это бы очень сильно поддержало ситуацию». Это была очень хорошая картина. Первая полнометражная дебютная картина, просто превосходнейшая работа Филиппа. И тем не менее Олег считал, что для него важно чтобы мы оба сидели рядом на премьере у его сына… Я с ним сидел рядом, и я видел, как он переживал. Никогда в жизни я его не видел, так переживающим за свои картины. Я рядом чувствовал, как он трясет ногой и перебирает что-то в воздухе пальцами. Это была такая привязанность, которая страшно много мне теперь объясняет.

Зеркало

Он очень любил своих внуков. Он очень любил понятие дом. И в частности, вот таким домом, большим домом у него была Россия. Может быть, странно говорить такие как бы высокие слова, но действительно я помню этот странный тип тоски, которую он испытывал участвуя в антрепризных спектаклях во Франции. Вот там он вволю натосковался. Это была тоска по дому, тоска по России, потому что, конечно, он был абсолютно русским актером, который выразил самую глубину сознания нерядового русского человека.