Олень - золотые рога

— Смотри-ка, как вырос-то! — сказала она. — Был худой, как щепка, слабенький, как котенок. Одно слово — маменькин сынок, теперь совсем другое — хоть на работу по гудку выходи! Ишь как тебя там откормили!

— Он, мамка, там работал, — сказал Сережка, — воду носил.

— Вот-вот, — закивала Дарья Михайлова. — Сразу видно, что не белоручка… А ну-ка, сынок, расскажи — какого ты видел стекольщика?..

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ 12 ⠀⠀⠀ ⠀ ⠀ ⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ Снова про стекольщика и про старого черта ⠀⠀ ⠀⠀

Мишке приятно, что его назвали сынком. Он теперь еще больше полюбил Дарью Михайловну, все бы сделал для нее.

Стал он вспоминать и рассказывать:

— Это вот как было. Мы продавали телеграммы. Сережка пробежал к верхнему базару, а я остановится на углу, у собора.

Я стою. А рядом какой-то стекольщик. Он смотрит на Сережку и шевелит губами, будто хочет крикнуть: «Эй, мальчик, дай телеграмму!» Но почему-то не кричит.

Тут я говорю:

— Вот, купите! У меня есть!

Он сказал:

— Давай!

А потом показал на Сережку и спросил:

— А куда этот парнишка убежал? Я хотел у него купить.

И увел меня в соборный садик, в кусты. И я все про вас рассказал. И как вы костюм-тройку проели и как шелковое платье проели.

Он был веселый, когда шел в садик. А тут сразу стал серьезный, вскочил на ноги, стащил с себя картуз и раз! — снова нахлобучил до ушей.

— Ox! — вырвалось у Дарьи Михайловны. И тотчас же она сжала губы крепко-накрепко, словно решила проглотить все, что хотелось сказать.

А Мишка заторопился рассказывать дальше:

— А вот огда арестант убегал. Так он так же: забежал на двор, задвинул перекладину, чтобы нельзя было открыть калитку с улицы. А потом стащил с себя картуз и тоже сразу нахлобучил его до ушей.

— Постой! Замолчи! — закричала Дарья Михайловна. А сама соскочила со скамейки, бросилась к сундуку и вытащила оттуда праздничный картуз мужа.

Она надела картуз на голову и рассеянно поглядела на Мишку. И вдруг ее глаза ожили, загорелись. Резким движением она сорвала картуз с головы и тотчас же нахлобучила его снова почти до ушей.

— Вот так! Так! — сказал Мишка.

— Он это, Гришенька! Его манера! — простонала Дарья Михайловна, рухнула на лавку, опустила голову с нахлобученным картузом и горько-горько заплакала.

— Мамка! Не реви! — бросился к ней Сережка.

И Мишка тоже бросился к ней и тоже закричал «Мамка, не реви», как будто он тоже сын ей.

А она все плакала и плакала и все ниже опускала голову, как будто и стыдилась своих горьких слез и все равно не могла удержаться, чтобы не плакать.

— Ну, говори! Еще говори — нетерпеливо, сквозь слезы, сказала она Мишке и даже стала помогать ему: — Арестант снимал свой картуз и надевал. И стекольщик снимал и надевал. Значит, ты догадался, что это — один и тот же человек?

— Ага! Ага! — торопливо поддакнул Мишка.

— Ну, а как ты узнал, что это — наш Гриша?

Тут Мишка смутился. Ведь если рассказывать все и по порядку, тогда придется сознаться, как он увидел в темноте глаза и перепугался. А как рассказывать про это? И тогда было бы стыдно, а теперь, когда он стал большой и сильный, хоть сейчас на работу по гудку выходи, теперь язык не повернется, чтоб рассказать.

Но и Мишка не без хитрости. Он догадался, что можно начать рассказ не с вечера, когда он испугался глаз, а с ночи, когда он увидел во сне, как гонятся за арестантом, и проснулся. И Мишка начал.

— Я раз ночью проснулся, вижу — на кухне свет. Значит, дядя с тетей еще не спят. Стал прислушиваться.

Сначала они говорили, что теперь дорого да что теперь дешево. Неинтересно говорили.

А потом вдруг дядя — старый черт стал объяснять, что этот арестант — политический, что он — «Сережки-хулигана отец» и что «быть бычку на веревочке», что они «возьмут его на дому».

— А нам почему не сказал? — сердито перебил его Сережка.

Мишка страшно смутился:

— Я хотел сразу к вам, да они еще не спали. Я стал ждать… пока… пока они уснут…

Мишка запинался, запинался и кончил тем, что чуть не расплакался.

Он вспомнил, как тогда нечаянно заснул и все проспал.

— У, сопляк! Глаза на мокром месте! — крикнул на него Сережка.

Но Дарья Михайловна погладила Мишку по голове:

— Ну, ничего, ничего… Ты тогда еще мал был… Небось, теперь не заснул бы?

— Ага!.. Не заснул бы! — торопливо сказал Мишка.

— Он это был. Гриша мой был, — сказала — вздохнула Дарья Михайловна. — И домой-то не смог забежать… А может, нарочно не забегал, чтоб не поймали… А вот теперь они опять его сцапали!.. Ох, не увидеть нам его больше!..

И снова заплакала Дарья Михайловна. Сидит в мужевом картузе и плачет.

А Мишка прижимается к ней, чтоб утешить.

А Сережка не прижимается. Он сел в сторону и думает, думает. Когда Сережка в первый раз услышал от Мишки о таинственном стекольщике, он все сделал правильно. Он сразу поверил, что это — о его отце, но не признался Мишке, чтобы малец где-нибудь не проболтался. И матери ничего не сказал, чтобы не волновать ее зря.

А вот про старого черта он тогда как-то прослушал. От волнения прослушал. Зато сейчас уже не прослушал и понял: