Ольф. Книга первая

– Баб Нюсь, я вырос уже. Смотрите, какой большой. И спрашиваю не о своих проделках. Говорят, что-то было у дома. Вы же всегда все знаете, расскажите, пожалуйста.

– Ну, заходи, присаживайся. – Дверь отворилась, баба Нюся пропустила меня внутрь. – Чаю?

– Спасибо, только что пил. Что вы видели?

Я старался вести себя предельно вежливо и аккуратно, как граф на императорском приеме. Иначе можно так попасть…

Боевая старушенция много лет гоняла нас, пацанов, как голубей, и всячески крыла за каждую провинность. Острая на словцо и тяжелая на руку, сейчас она подуспокоилась, с возрастом скандально-силовые методы ушли в прошлое и сменились скрытым наблюдением. На последнее я и рассчитывал.

– Кажется, понимаю, о чем спрашиваешь. – Покряхтев, баба Нюся расположилась на диване у окна – ее обычном «рабочем месте». – Вернее, о ком. Точно, вырос ты уже, Олежа. Ты ведь про маленькую симпатичную грузинку?

У меня будто гора с плеч свалилась.

– Ага, про девушку, только она не грузинка. Черненькая такая, кудрявая, худенькая…

– Ну, точно, она. Из девяносто девятой. Не грузинка, говоришь? Тогда, наверное, молдаванка. Балаболила что-то по-своему. Речь чем-то похожа. Однажды был у меня один ухажер-молдаван…

Я не выдержал:

– Почему из девяносто девятой? Не ошибаетесь?

– Откуда же еще? – Баба Нюся посмотрела на меня, будто я усомнился в шаровидности Земли или завел Волгу в Аральское море. – Поверь, голубок, Анна Макарьевна, как бы этого кому-то ни хотелось, из ума не выжила, я всех своих назубок знаю, и русских, и нерусских. Всех! В сто третьей – армяне. В сотой – дагестанцы. Но эта – не их девочка, иначе повыскакивали бы все на шум, такое бы началось....

Баба Нюся вдруг приникла к окну.

– Глянь, Олежа, какие стервецы. Не люблю современную молодежь – шумят день и ночь, в подъезде гадят, курят под окнами. А уж как ведут себя, поганцы…

Кривой палец погрозил из окна посмеявшимся мальцам, один из которых только что прилюдно помочился под деревом.

– Были бы силы… Раньше я бы так не оставила. До обкома партии дошла бы. За уши в милицию бы притащила, чтоб не повадно было. А уж милиция бы их пужанула, так пужанула. А ныне-то у нас – по-ли-ци-я… Тьфу на них, войну забывших. – Она предупреждающе выставила руку, чтоб я молчал, и перевела дух. Речь еще не окончена. – Теперь всюду так, куда ни глянь – одно и то же: грязь, стыд, срам. Вона, гляди, какая идет: дойки выпятила, пупок наружу, задницей прямо танцует… Засранка малолетняя. Никакой управы на них, окаянных. И жаловаться некому. Только если родителям, но где ж их отыскать-то. Живут, небось, где-то в своей сельской Тьмутаракани и радуются, как умничка-дочка замечательно в городе устроилась, да как прилежно учится и хорошо себя ведет, старших уважает…

Я сидел, как на сковороде в аду, но не перебивал. Давний опыт сообщал – станет хуже.

Баба Нюся проводила голоногую девицу взглядом до самого подъезда, перед которым юная вертихвостка решила, видимо, сдуть пылинки с лакированных туфелек. Или поправить что-то там, внизу, в общем, сделать что-то типично женское, что ей кажется необходимым. Словом, она нагнулась – со всеми вытекающими из формы ее одежды последствиями.

– Вот позорище-то, другая бы от стыда провалилась… тьфу, срамота. – В сердцах баба Нюся перевела взгляд на другую сторону двора.

Я заметил, как то же самое сделал молодой человек, из тени ближайшего дерева, как и мы, только что наблюдавший за бесплатным представлением, а теперь уставившийся на дверь подъезда. Баба Нюся покачала головой:

– Еще один фрукт. Ему бы книжки умные читать, а он, бесстыжий, на титьки пялится.

Старушка вновь умолкла, укоризненно уставившись на не о том думавшего незнакомца, я же резко подался назад. Лоб покрылся испариной. Если из окна так хорошо видно бабулю, значит, и меня, и если обнаруженный фрукт висит под деревом именно по мою душу…

– Собраться бы с силами, пойти да высказать насчет его глазенок распутных и мыслей поганых все что накопилось… Представляешь. – Бабуля обернулась ко мне. – Возвращаюсь вчера из поликлиники… Сталина нет на этих мздоимцев! Уйму народу без очереди примут, перед некоторыми лебезят, чуть задницу не вылизывают. Тьфу! А старики – сидят, ждут. Потому как нету у нас ни родственников в верхах, ни денег лишних…

Неизвестный под деревом принялся названивать по мобильнику. Я занервничал.

– Что насчет девушки, молдаванки, из девяносто девятой? Простите, но если ей нужна помощь, то нужно торопиться.

– Зазноба твоя? Понятно. Да, нужно. Одна только Анна Макарьевна теперь никуда не торопится. Никому не нужна.

Старушка вдруг старательно прищурилась.