Ольф. Книга третья

У нас в гостях Юра меня не стеснялся. Должно быть, Маша объяснила, что «брат» – человек понимающий, перевоспитывать ее не собирается, и мы с ней теперь друзья. В ванную Юра выскакивал в одном полотенце вокруг бедер и даже, бывало, без него – я видел это, если оказывался на кухне. Заметив меня, Юра прикрывался левой ладонью, а правой дружески махал мне: мол, привет, приятель, жизнь прекрасна, порадуйся за меня!

По пятницам, субботам и воскресеньям Маша большую часть дня и ночи проводила на работе, она приходила под утро чрезвычайно усталая и едва доползала до кровати. По выходным дням (если встречи с Юрой тоже считать рабочими, так как они выматывали Машу не меньше) у нее оставались понедельники и четверги, в эти дни она валялась в кровати с телефоном в руках, смотрела телевизор или надолго занимала ванну. А еще по пятницам до работы Маша уходила куда-то на пару часов. Однажды я поинтересовался:

– Ты куда?

Чувствовалось, что Маше хочется сдерзить мне в ответ. Я и сам понимал, что лезу не в свое дело, но раздался интригующий ответ:

– Возможно, расскажу как-нибудь потом, под настроение.

Энтузиазма в интонации не слышалось, и я сделал вывод, что особого желания ходить туда, куда Маша ходила, у нее не было, дело связано с чем-то тягостным или неприятным. Осталось подождать, пока созреет случай услышать новую историю. Он обязательно созреет, если ничего не случится. Когда два человека живут рядом, постепенно не остается никаких тайн.

У меня, кроме учебы, других дел не было, о подработке я думал, но ничего, чтобы куда-то устроиться, не делал. Родители дали мне с собой денег, я жил экономно, ничего менять не хотелось. На всякий случай я разместил в сети объявление, что предлагаю услуги репетитора. Какой-никакой, а возможный заработок. Некоторые, кто раскрутился на этом, даже бросали основную работу. Правда, мне пока никто не звонил. Это не беда, ничего не бывает сразу. «Дай мне смирения пережить то, что изменить нельзя…»

Думая о Любе, я написал свое первое стихотворение, потом стихи полились из меня, как дождь из прохудившейся крыши. О любви, о тоске и одиночестве, о мировой несправедливости. Получалось слабовато. С некоторых пор я разбирался в поэзии и понимал, что мои вирши не составят конкуренции шедеврам вроде «Я помню чудное мгновенье». Я бился над каждой строчкой, каждой рифмой, каждым словом. Времени на это уходило много, а результат не появлялся, стихи оставались плохими. Даже те, что нравились мне самому, в которых на первое место выходила совсем не любовь. А что за стихи, если не про любовь и одиночество?

Хочется любить и верить,

Хочется летать…

И цветы к закрытой двери…

И письмо в тетрадь…

Щит свой на врата Царьграда…

Ариадны нить…

Хама, подлеца и гада

Взглядом раздавить…

Отчего такой в нас комплекс:

Кто не я – в дерьмо!

Лишь поэт, душою топлесс,

Строит теремок.

Он пускает всех, он верит:

Теснота сплотит!

Но такие лезут звери…

Теремок трещит.

Мир поэта – мир особый,

Без борьбы, без бед…

В нем поэт, скажу особо,

Больше, чем поэт…

И так далее. Разве это серьезно?

Или вот:

Глупость я искореню,

Любу позабавлю:

Глупых всех объединю,

А затем возглавлю!

Не стихи, а какие-то частушки. После очередной неудачи я удалил большую часть написанного и сменил амплуа. Теперь вместо стихов рождались миниатюры-размышления. Я давал им отлежаться несколько дней, перечитывал, подправлял, после чего мои творения в полном виде или частично отправлялись Любе.

Ответ меня порадовал.

– Ты замечательно подбираешь слова, тонко и умело проводишь идею. Правда, предложения у тебя слишком длинные и изощренные, с выкрутасами. Я путаюсь в смыслах.

– Могу писать коротко и ясно, но получится техническая инструкция, а не художественный текст, – ответил я.

– По-моему, когда вслед за талантом к тебе пришла его сестра, то до звонка не достала. Но мне очень нравится, о чем ты пишешь, а «как» – оно со временем наладится, это дело опыта. Зато – какие идеи! Пиши еще!

Стихи ушли в утиль именно потому, что реакция на них была бы другой: «А почитай Цветаеву, у вас с ней многое перекликается…»

Больше никаких стихов. Решено. Возможно, Люба, как любящий человек, преувеличивала мои таланты, но доброе слово, как известно, и кошке приятно. А Люба, к тому же, врать не умеет, ее восхищение моей писаниной – искреннее.

Я набрал в новом файле:

«Виражи фантазии»