Ольф. Книга третья

Я ничего не знал. Из желаний в голову лезли только гнусные. Не надо было пить тот коктейль. Не стоило идти в клуб. Не следовало садиться в машину.

– У меня есть девушка, – сказал я. – Мы очень любим друг друга. Она похожа на вас. Прости, на тебя.

– Почему же ты не с ней?

– Она живет в другом городе. Я ехал от нее, потерял ключи и не попал домой. Кроме меня, в квартире живет моя тетя, она работает в клубе, и я пошел в клуб.

– Тети там не оказалось?

Там оказалась другая тетя. Это неважно. Глупые мысли. Гадкие мысли.

– Тетя работает в другом клубе.

– А ты пошел в этот, в «Одиночество», как я его теперь называю. Ты сидел один, тебе было плохо. Мне тоже было плохо, когда я шла в этот клуб. Когда людям плохо, они должны помогать друг другу.

– Должны, но помощь бывает разной.

– Вспомнился тост: «За хороших людей, их так мало осталось. За нас с вами!» Хорошие люди помогают друг другу всегда и во всем.

«Во всем». Пакостливое подсознание набросало новых скабрезных картинок.

– У меня есть девушка, – напомнил я.

– Как это мешает мне помочь тебе?

– Возможно, это помешает мне помочь вам. Прости. Тебе.

Если помощь подразумевалась та, о которой я думаю – ничему подобному не бывать. У меня есть Люба.

– Люба.

– Что «Люба»? – Я же не говорил, как зовут мою девушку, при чем здесь «Люба»?

– Алик, меня зовут Люба. Произнеси имя вслух, не бойся, а то так и будешь выкать.

– Люба, – послушно повторил я.

Перед глазами всплыло любимое лицо. Люба (моя Люба, виртуальная) смотрела укоризненно, она не любила тайн, у нее от меня секретов нет и не будет. А я погряз во вранье. Сначала это касалось Маши, теперь – Любы-номер-два. О знакомстве с ней рассказывать нельзя, иначе придется объяснить, зачем меня потянуло в клуб, а приемлемого ответа у меня нет.

Пока мы говорили, в окнах мелькали заснеженные улицы, район многоэтажек сменился частным сектором, машина подъехала к воротам двухэтажного коттеджа. За бетонным забором виднелся засыпанный снегом сад и беседка с кирпичной трубой – летом, скорее всего, там готовили шашлыки. Люба-номер-два нажала на кнопку брелока, сдвижные ворота поползли вбок.

– Люба, мне лучше уйти.

– Попьем чаю, поговорим, потом ты позвонишь тете, и, если она дома, я отвезу тебя, куда скажешь.

– Она работает до утра.

– У меня в доме много места, постелю тебе в гостиной на диване. Не устроит гостиная – могу разместить в гостевой комнате на втором этаже, но оттуда далеко ходить на кухню и в туалет.

– Ва… Тебе с утра на работу не надо?

Завтра воскресенье, но – мало ли?

– Люба. Называй по имени, больше не ошибешься с обращением.

– Люба, тебе с утра на работу не надо?

Святое для меня имя произнесено, и на этот раз лицо моей Любы не возникло перед внутренним взором. Люба отпустила меня? Но я ее не отпускал. Люба-номер-два (для меня она всегда останется под номером два, по-другому про себя называть не могу) ответила:

– Надо. У меня свой маленький бизнес, на работу я прихожу позже остальных. Правда, и ухожу позже всех. Капитан обязан покидать корабль последним.

– Если корабль тонет.

– Тоже верно. Но иногда с корабля убегает столько крыс, что он в конце концов не тонет.

А у нее есть чувство юмора. Большая редкость для женщины – искательницы приключений.

Мы въехали во двор, ворота сзади медленно затворились, впереди так же не спеша открылись автоматические ворота примыкавшего к дому гаража. Машина заехала внутрь. Люба-номер-два вышла из машины и открыла мне дверь в дом.

– Проходи.

Прихожая оказалась визуально выделенной частью огромного помещения-студии, оно занимало почти весь первый этаж. С одного краю, у дверей с улицы и из гаража, – прихожая с зеркальными шкафами-купе, с другого – кухня с рядами шкафчиков, столом, барной стойкой и двустворчатым холодильником. Середину занимал п-образный мягкий уголок с тумбой и огромным телевизором на ней. Слева у окна вверх уходила лестница на второй этаж. В закрытую часть помещения вели три двери. Как можно догадаться, это ванная, туалет и кладовка.

Мы разулись, сняли куртки и шапки. На мне были джинсы и связаная мамой шерстяная кофта поверх водолазки, на Любе-номер-два – джинсы и свитер. Впрочем, свитер она сразу стянула через голову (в доме было ощутимо натоплено), и на ней осталась белая блузка на пуговичках. Из-под блузки проглядывал белый же лифчик. Назвать его маленьким язык не поворачивался, а наполнение не помещалось внутри и выпирало вверх и в середину. Я не разбираюсь в размерах женской груди, у меня для нее всего два термина. Маленькая грудь – когда ее не видно совсем (но женская грудь, даже такая, остается для мужчины женской грудью и желанным трофеем), а в категорию большой груди входило все остальное. По этой градации выпуклости Любы-номер-два требовали многократного повторения слова «очень». Хорошо, что столь основательные переговорные аргументы хозяйка прятала под плотный ограничитель лифчика. Освобожденные, они, наверняка, посоперничали бы в размерах и притягательности с ягодицами Маши, причем дали бы фору. Понятно, что со своей Любой я никого не сравнивал, она выше сравнений, она идеальна и неповторима.