Ольф. Книга третья

О том, что мы не родственники, знаю только я. Из-за этого, пока глаза были завязаны, на ум лезли гадкие мысли, хотелось именно такого продолжения, как случилось: эротической возни-борьбы с намеком на большее. Большее между мной и Машей невозможно, это неправильно само по себе и преступно по отношению к Любе. Из-за измены организм решил, что получил больше прав. Неправда. Я остался тем же, любовь к Любе не уменьшилась, кроме нее мне никто не нужен. Даже если дремучий инстинкт думает иначе. Главное – поступки, а не мысли. В голову что только ни взбредет. С недопустимыми мыслями, конечно, тоже надо бороться, и все же судьбу определяют поступки.

А с другой стороны – что определяет поступки? Почему человек поступает определенным образом, зачастую зная заранее, что выбранный образ – не лучший?

Не будь у меня неправильных мыслей, не случилась бы измена.

Быстрее бы пришло лето.

– Ты оделась? – спросил я.

– Да. – «Переодевшаяся», то есть заменившая порванное на целое, Маша вышла из своей комнаты, встала рядом и забрала у меня из рук повязку на глаза. – Продолжим? Теперь я вожу.

– Такое «веселье» не для меня. Хватит.

Маша скорчила обиженную рожицу:

– Ты, вообще, умеешь веселиться? Что в твоем понятии означает веселье?

– Для веселья у меня есть компьютер, а весельям другого типа мешают две причины. Первая. У меня есть Люба. Вторая. Мы с тобой родственники. В принципе, достаточно только первой причины, Люба для меня важнее всего на свете. При выборе Люба или все на свете, я безоговорочно…

Маша подавилась смешком.

– Прости, я представила… Ты сказал: «Люба или все на Свете». Знаешь, что такое «ниотамаури»?

Я отрицательно мотнул головой. Сложное для уха слово выветрилось из головы сразу же, едва было произнесено, потому поиски в интернете потерпели крах.

Маша просветила:

– Древний ритуал поедания блюд с тела девушки. Говорят, что кушанье, согретое телом красавицы, впитывает ее энергию, поэтому еда с тела гораздо полезнее. Вот я и представила некую Свету, а на ней…

Раздался еще один смешок.

Я поморщился:

– Неуместная шутка.

Не люблю, когда люди вроде Маши говорят о Любе. Люба не позволит себе бегать с едва прикрытой грудью перед половозрелым родственником, просить фотографировать ее голой, играть в опасные игры и ходить в туалет когда там кто-то есть, причем этот «кто-то» – другого пола, молодой и физически здоровый.

Если же посмотреть на ситуацию с другой стороны, то получится, что я тоже своего рода Маша. Иначе общался бы не с ней, а только с Любой и теми, кто по духу походит на меня и на нее – благо, интернет позволяет найти единомышленников в любой области. Это легко осуществимо, а я, между тем, живу в одном помещении с Машей и не съезжаю. Помогаю ей. Сочувствую, когда Маше плохо или у нее случается беда. Общаюсь с ее друзьями и любовниками. И как бы ни было противно в некоторые моменты, жизнь Маши мне интересна.

И все же я не «Маша». Я не такой, пусть и живу рядом с такой, как она. Нельзя судить людей по их окружению. Говоря глобально, судить нельзя вообще, не зря же сказано: «Не судите, да не судимы будете». В этом есть глубокий смысл. Тем более, нельзя судить по окружению, ведь само слово «окружение», имея военные корни, как бы намекает, что, находясь в окружении, человек окружен противником. Разве кто-то ассоциирует себя со своими противниками?

Маша о чем-то задумалась.

– Почему же шутка? Ты признался, что ни разу не ел с тела, выбирать между этим занятием и твоей Любой никто не заставляет… Погоди минуту!

– Стой!

Проще остановить ладонью пулю, чем Машу словами. Она умчалась на кухню.

Я догадывался, что ей взбрело в голову, и вслед полетело:

– Мы родственники!

Это вранье, но кто знал правду кроме меня и моих родителей?

– Не вижу препятствий. Ничего криминального мы делать не собираемся.

Пока я придумывал аргументы против прозвучавшего довода, Маша вернулась с баллончиком взбитых сливок, задрала на себе футболку до горла и пшикнула из баллончика на каждую грудь.

– Все на Свете не получится, зато на Маше…

– Так нельзя, – сказал я как можно убедительней.

Убеждать приходилось в первую очередь себя. Вид обтекающей сладостью женской груди навевал совсем другие желания. Вспомнилась Люба-номер-два и абсолютная свобода делать с ее грудью все, что заблагорассудится. От Любы-номер-два мысли метнулись к Любе-номер-один и вернулись к спасительному утверждению, что она сама во всем виновата. Будь у нас с ней яркое прошлое с не менее ярким настоящим…

До чего же обидно, что мне известно о неродстве, а Маше – нет. Она делает мне приятно как родственнику, в ее представлении я не воспринимаю ее как женщину. Но я-то воспринимаю!

– Если думаешь, что для кого-то из нас это что-нибудь значит, то глубоко ошибаешься. – Маша говорила громко, безапелляционно, четко. Я пятился под ее напором, под колени уперся край дивана, и я машинально сел. – Ты ни разу не ел с тела, теперь у тебя будет новый опыт. Ешь, пока дают!

В лицо ткнулись белые полушария, крем испачкал мне нос и щеки, и я, послушно и с удовольствием, лизнул невесомую сладость.