Ольга

Они сидели на берегу Немана. Ольга собрала все, что нужно для пикника. Герберт взял в аренду лошадь с коляской, они ехали около часа, сначала от деревни до реки, потом вдоль берега, пока не нашли уединенный уголок. Расстелив на траве скатерть, они пили красное вино, ели котлеты с картофельным салатом и говорили не умолкая о всякой всячине, потому что задать вопросы о главном каждый из них пока еще не решался: «Знаешь, тут много чего говорят и пишут… У тебя там была негритянка?» – «Наверное, тебе тут было одиноко, ты нашла себе кого-нибудь?» – «Твои родители подыскали тебе невесту?» – «Что с нами будет дальше?»

Они говорили не умолкая еще и потому, что обоим хотелось отвлечься от уныния, которое окрасило тот день. Серенький он был, солнце мутным светлым кружком маячило за пеленой редких облаков, зелень деревьев и лугов, синева Немана поблекли. Вокруг тишина – ни стука пароходного колеса, ни гусиного гогота, ни голосов вдалеке. Лошадь щипала траву, изредка фыркая, да слышался иногда плеск речной волны.

Ольгу не удовлетворили ответы Герберта. Что он сказал? Немцы находят непривлекательными черных широкозадых женщин, гереро живут как дикари, немцев они ненавидят, но знают, что судьба и будущее их племени в руках немцев. Самое отвратительное, что он там узнал? Болезни: тиф и малярия, желтуха и менингит. А понравились ему – Ольге уже поднадоело об этом слушать, но что ж поделаешь – простор и ширь страны.

– Посмотри-ка на тот берег! – Ольга решила поставить все точки над «i». – Это ли не простор без конца и края? Поля и леса, куда ни взглянешь. Здесь не равнина, зато взгляд так легко скользит по мягким линиям холмов. Не дальше горизонта, конечно. Но ведь и в Африке есть горизонт.

– Слева от холма деревня, за холмом еще одна, шпиль вон там – это колокольня, а если немного отъедем отсюда, то ниже на реке и мост Королевы Луизы увидишь как на ладони. Всюду люди и люди.

– Из-за людей здесь…

– Да! Из-за людей здесь нет простора без конца и края.

– Чем тебе люди-то не угодили? Без людей ничего не было бы.

– Я не против людей. Но они не должны быть везде. Лучше не могу объяснить…

Герберт рассердился, то ли на Ольгин вопрос, то ли на свою неспособность толком выразить свою мысль. Он и сам не знал на что. Но чувствовал себя так, точно его загнали в угол.

Ольге нравилось, когда Герберт чего-нибудь не понимал, не мог объяснить, выразить. Он сильный, его не запугаешь, над ним не возьмешь верх, да, вот такого мужа она и хотела. В то же время вечно чувствовать превосходство мужа – нет, это не по ней, и, значит, ей надо иметь свои козыри. Однако Герберту незачем об этом знать и тем более из-за этого сердиться.

– Когда ты бегал, я смотрела на тебя, и мне всегда казалось, ты можешь вот так бежать и бежать бесконечно. Даль без конца и края… для меня это ты. – Она положила голову ему на плечо. – Ты по-прежнему бегаешь?

– В Африке не бегал. Когда приехал в Берлин, вставал утром в пять часов и бегал в парках Тиргартена. Ни души вокруг не было, кроме меня да одного-двух верховых… – Он обнял Ольгу и потянул к земле, они лежали обнявшись и смотрели в глаза друг другу. – За два года у меня не было женщины, ни белой, ни черной. Я… иногда, оставшись один… Ну, ты сама понимаешь… Но я редко оставался один… а думал только о тебе. Я хочу быть с тобой. И я поговорю с родителями.

16

Он пробыл неделю. Ни в деревне, ни в тильзитской гостинице они не могли поселиться вместе, но на дворе было лето, в школе каникулы, и все окрестные леса и луга были в их распоряжении. «Наша любовь – лесная пташка», – смеялись они.

В последний день они сходили в гости к крестьянской семье, с которой подружилась Ольга. Хозяйство это было маленькое, как все крестьянские дворы в правобережье Немана, на площадке между домом и стойлами играли ребятишки, гордо расхаживал петух, тут же топтались свиньи с поросятами и грелись на солнышке кошки и собаки. Крестьянка Занна и Ольга встретились радостно, как старые друзья, дети не дичились, а вот Герберт чувствовал себя скованно. В своем поместье он приучил себя приветливо разговаривать с батраками и девками, однако здесь ощущал неуверенность перед этой крестьянкой и ее детьми, державшимися скромно, но без тени подобострастия.