– Хавстейн погиб, хирдманы принесли тело, Эскиль вывел из его людей около полусотни. Ивор жив, – Мистина оглянулся на сотского, что сидел, привалившись к столбу, с кувшином воды на коленях. – Извей погиб, Векожит сильно ранен, Дубовца, Неведа, Вышегора не могут найти, но чтобы их убили, пока никто не сказал, чтобы видел.
– Что делать будем? – почти прервал хриплый голос Ведослава.
– У греков людей оказалось раза в два больше, чем мы думали.
– Чем ты думал! – воскликнул Родослав, непривычно для себя возбужденный. – Мы тебе говорили: надо уходить!
– Так я здесь обязан думать! – резко перебил Мистина. – И мы сделали, что собирались – грекам наши три тысячи голов не задаром достались! Мы их пешцов положили тысяч пять-шесть!
– И катафрактов половину, – бросил мрачный Эскиль. – Может, убили не всех, но с коней сняли. И коней посекли.
Прибежал отрок от Острогляда.
– Отошли греки! – закричал он от ворот двора. – В поля ушли!
– Со стен пока никого не снимать! Вернуться могут. Так вот, бояре, – Мистина снова окинул взглядом воевод. – У нас осталось чуть больше десяти тысяч, у греков – только здесь под городом тысяч двадцать с лишним…
– Двадцать пять, я бы сказал, – поправил Тормар. – И по большей части конные. Пеших мы перебили, это да.
– Самых хреновых их воев мы перебили, ратников, – вставил Ивор. – Йотунов тот хрен пешцов необученных пустил вперед, чтобы нам ряды смешать и с берега выманить.
– Катафрактов побитых нам их воевода не простит, – пробормотал Ивор. – Теперь не утешится, пока от нас всех мокрое место не оставит.
– Ну, кони им на стены лезть не помогут! – возразил Добылют.
– Так и мы тут до зимы обороняться, что ли, станем! – возмутился Величко.
– Нет! – ответил Мистина. – В поле мы больше не пойдем, это только головы класть понапрасну. И сидеть здесь толку нет.
– Уходим? – с надеждой вскинулся Родослав.
– Да. Поворачиваем штевни.
– Уносим ноги, – выдохнул Ивор.
– Истину глаголешь! – Мистина ткнул в него пальцем.
– Свенельдич! – настойчиво окликнул его Тормар, привставая с места.
– Что?
– Вниз посмотри. Ты стоишь в луже крови.
Мистина глянул себе под ноги. В луже – это Тормар преувеличил, но кровь из раны на плече, стекая по пальцам, уже испятнала плиты двора возле его левой ноги.
И только сейчас пришло ощущение боли сразу в четырех местах: на скуле, в плече, на бедре и на груди, где сорочка уже присохла к содранной коже. Раньше он чувствовал раны, но как-то отстраненно, как не свои, и оценивал их лишь в рассуждении того, мешают ли двигаться и делать дело. Пока не мешают – остальное потом. Но теперь закружилась голова и потянуло присесть.
Бог в крови, что вел его на поле битвы, указывал путь, отсекал боль и страх за жизнь, теперь умолк, сделав свое дело. Мистина остался наедине с собой – как обычный смертный человек. Если раньше его заботило лишь то, чтобы вытащить всех, кто нуждается в его руководстве и помощи, то теперь стало ясно: в помощи нуждается и он сам.
Когда-то он сказал Хельги Красному: «Разумный человек всегда поймет, когда кончается упорство и начинается упрямство. Собственно, умением их разграничить он и отличается от неразумного». Пришла пора показать, что он и сам способен применить эту мудрость на деле.
Не зная, что принесет русам день сражения, Мистина заранее приказал погрузить всю добычу и большую часть припасов на скутары. Еще полдня отдыхали и перевязывали раны. Скорее всего, прямо сегодня стратиги на городские стены не пойдут, но завтра на заре их уже вполне стоило ждать. Поэтому к рассвету здесь должно быть пусто.
Еще до сумерек дружины потянулись к причалам. В городе ничего поджигать не стали, чтобы не подать грекам знак о своем отступлении и не побудить к немедленному приступу. Около сотни лодий пришлось бросить – их было некому вести. Мистина лишь приказал наскоро пересмотреть их поклажу, выбрать что подороже и перенести на те, что уходили. Пленниц заперли в опустевшем здании склада близ причала: греки придут, выпустят. Увезти их с собой было нельзя из-за нехватки места на скутарах. Правда, нашлось с десяток отроков, что просили разрешения взять по девке взамен своей доли прочей добычи.