Ольга, лесная княгиня

Его лицо так светилось, будто он ощущал какое-то немыслимое счастье!

Но даже те сказки про ребенка с медвежьими ушками, которые мы слушали в детстве, были куда правдоподобнее, чем эти его мечты.

К тому времени мы обе, уже матери своих детей, очень хорошо знали, что бывает почти всегда, а чего не бывает совсем никогда.

С этого времени киевские христиане зачастили к Предславу: и моровляне, и варяги. Теперь настоящий священник читал и толковал им Псалтырь. Но этим отец Килан не ограничивался: в новой рубахе до пят, в кожухе и шапке, подаренных Предславом, он бодро расхаживал по улицам, торгу и Подолу, и завязывал беседы со всяким, кто готов был слушать.

Повадился он ходить и в Козары: с жидами он особенно любил толковать о том, чей бог лучше. Гостята и его товарищ Иегуда, по прозвищу Саварята, имевшие дела со Свенгельдом, иногда заходили к нам и жаловались: «Этот сумасшедший» не дает им покоя! «Но не бить же его?» – разводили они руками.

Хорошо, что обитатели Козарского конца были мирными людьми. Прочие могли и побить.

В Киеве ведь той весной было неспокойно.

И не с дохлых кур все началось, и даже не с отца Килана, а на самом-то деле все началось с возвращения полюдья.

Обойдя свои земли, князь Олег вернулся в Киев с нерадостной новостью для своей жены и шурина: в начале зимы умер старый Ульв конунг.

Мальфрид и Эльга оделись в «печаль».

А Киев взволновался.

Новость означала, что теперь Ингвар – владыка Волховца. И в соответствии с принятым порядком ему надлежало, взяв семью и дружину, отправиться туда. А Олегу оставить вместо себя в заложники того, кого объявит своим наследником.

Испугались мы с Эльгой: у каждой из нас имелся сын от Ингвара, еще не отнятый от груди!

Мой Уляша звался сыном Мистины, но я боялась, что ради такого дела Ингвар предпочтет оставить здесь его, а не Святшу. Но Эльга скоро сказала мне, чтобы я не беспокоилась. Она поговорила с Мальфрид, и они условились, что в ближайшие лет шесть об этом и помину не будет.

Ведь Волховец семь лет жил без заложника, не отнимая у нее маленького Оди, пока сама Эльга не стала этой заложницей, выйдя замуж за Ингвара!

А Мальфрид, сжившись с нами и хорошо понимая чувства юной матери, обещала, что Олег не будет настаивать.

Но это были наши, бабьи тревоги…

Киевские нарочитые мужи тревожились совсем о другом.

В последние годы чуть ли не на каждом пиру в каждом доме мужчины начинали толковать: прошло уже тридцать лет с тех пор, как Вещий заключил договор с греками о мире, или еще не прошло?

Можно уже собираться в новый поход или еще нельзя?

Желающих было много. Из тех, кто ходил на Царьград с Вещим, в Киеве осталось три человека, но зато сыновья и внуки их покойных соратников подросли и возмужали. Им не надо было объяснять ценность «дедней славы» – они и сами ничего так не хотели, как освежить ее собственными мечами!

От прежней добычи – шелков, оружия, посуды, серебра – осталось мало. И то у тех, кто, как Свенгельд, не пропивал ногаты и златники, а умело пускал в оборот, не гнушаясь и помощью «жидов хазарских».

Новые поколения варяжских дружин, полянской, саварянской да и деревлянской старейшин хотели пойти дедовым путем и привезти свою собственную добычу, чтобы о ней рассказывать на пирах следующие тридцать лет.

Разговоры эти уже шли, когда Ингвару привезли его плесковскую невесту. Но тогда они были не столь горячи: большинство все же склонялось к мысли, что еще срок не вышел.

Следующей осенью, когда родился его сын, мнения уже настолько разделились, что случилось несколько драк, и кому-то пришло в голову, что ведь у князя Предслава есть этот самый договор, писанный на телячьей коже! В дружине Вещего тогда он один, на родине выученный по священным книгам Кирилла и Мефодия, умел записывать речь и потом читать. Варяги называли это «моравскими рунами», хотя Предслав неоднократно объяснял, что эти письмена не имеют никакого отношения к ворожбе.

Однако молву не переломить: все остались в убеждении, что договор, записанный рунами, пусть даже и моравскими, имеет особую колдовскую силу по сравнению со словесным. А это усилит проклятие нарушителям – сверх того, что обрушат на них Перун, Велес и Христос, которых в те давние дни призывали в свидетели договора.

Однажды к Предславу отправилось целое посольство.

Возглавляли его Руалд и Стемир, двое последних живых участника легендарного похода, не считая неходячего Лидульва. Остальные были молодые – из всех киевских дружин, многие торговые гости, кто не прочь был «купить товар без денег», как варяги это называют.

– Желаем мы видеть договор греческий, что ты хранишь, – сказал хозяину Стемир. – Все люди киевские знать хотят, пора ли нам лодьи снаряжать за добычей и славой или погодить, чтобы гнев богов не навлечь на себя, как на нарушителей клятвы.

– А князь дал вам соизволение видеть договор? – Предслав сурово взглянул на них.

– Дал соизволение. Мы с Руалдом и Острягой к нему ходили.

Зять Предслава, Острогляд, важно кивнул.

Он был примерно ровесником договора и считал, что давным-давно дозрел до повторения подвигов своего отца, воеводы Боживека.