Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 1

– Ты сказала: «Пашенька мне родной. Его не страшно поцеловать» и поцеловала в щеку. Вот сюда, – я показал ей место на своей щеке.

Легкая тень улыбки скользнула по губам Оли.

– А я потом, когда на меня никто не смотрел, прикоснулся пальцами там, где ты меня поцеловала, и украдкой поцеловал свои пальцы.

Калейдоскоп цветов застыл в ее глазах на оттенке темной морской волны.

– Ты так сильно любил меня уже тогда? – совсем тихо спросила Оля.

Глаза Оли стали темнеть, но это не была чернота страха, это был теплый бархат нежности.

– Я тебя и сейчас так люблю.

Не знаю почему, но прошептать это было удивительно трудно.

– Иди ко мне… – беззвучно прошептала Оля. Она жарко прильнула ко мне всем телом. Меня целовали не только ее губы. Казалось, и грудь, и живот, и лоно тоже целуют меня. Даже внизу, такая неприступно-тугая, она стала мягче и, казалось, тоже целовала меня жаркими и горячими губами.

– Что же ты ждешь…

И я не выдержал. Я протискивался в нее, как шахтер, заваленный в шахте, протискивается через узкий лаз к голубому клочку неба. Как и он, я не мог не прорваться. И я прорвался. Крик Оли звенящий в моих ушах прервался. Оля со стоном выдохнула и ахнула с таким восторгом, словно и она вместе со мной прорывалась на свободу из завала. Я попробовал осторожно освободиться, но Оля не дала. Она обхватила меня руками, а ее ноги обвили мои ноги. Она нетерпеливо подалась навстречу мне, и я почувствовал, что уже полностью проник в нее. Ее тело нетерпеливо ерзало подо мной, требуя ответных движений, а жар желания вперемешку с восторгом затопил ее глаза. Лед, еще со школы комом застывший в моей груди, стал таять, плавиться, кипеть и, выгибая тело судорогой, расплавленным маслом стал выплескиваться в ее жаркую и тугую глубину…

– Моя! Моя! – счастье распирало меня. Я прижимал к себе плавающее в поту тело Оли и не мог нацеловаться.

– Твоя, твоя, – шептала Оля зацелованными губами и не менее счастливо улыбалась мне в ответ, – конечно, твоя.

* * *

Я никогда до конца себя не понимал. Мне иногда казалось, что в глубине моей души живут разные персонажи. Совсем разные чудики, отличающиеся поведением, желаниями, страстями и удовольствиями. Не всех из них я даже знал. Обычно они ничем не проявляли себя, тихо и незаметно существуя там, в глубине. Но не тогда, когда рядом была Оля. Это учитель выныривал и брал все в свои руки, когда я показывал Олечке, как решать задачки по математике. И сразу же учителя оттеснял мальчишка. И это у мальчишки сладко замирало сердце от ее благодарного взгляда и поглаживания руки. Это зверь вырвался наружу и начал метелить Серегу кулаками и ногами, превращая его лицо в кровавое месиво за его слова, что я мудак, раз так запал на эту Олечку. Что она того не стоит, что Оля – это Женькина подстилка, и что Женька уже давно трахает ее. И это взрослый взметнулся наверх и накинул узду на зверя, когда Серега, прикрываясь руками, катался по земле, разбрызгивая кровь, и скулил, что он не выдумал, что это сам Женька ему об этом рассказал. И это мальчишка безутешно скулил, когда Женька и Олечка, словно ничего не случилось, целовались в темноте кинозала, а слова Сереги жгли огнем грудь.

Тогда, в первую брачную ночь, да и во все остальные, во мне безраздельно властвовал мальчишка. Это он, замирая от восторга, скользил по мягким и теплым перекатам ее тела, взлетал губами и языком на все вершины и с замиранием проваливался в сладость провалов и расщелин. Это мальчишка, млея от нежности, каждому новому месту давал свои названия. А самым любимым и желанным придумывал новые и новые имена. А я лишь шепотом повторял за ним. Когда название нравилось, то сквозь розовый шелк стыда ее щек прорывался смех, пузырящийся удовольствием, а в глазах начинали вспыхивать искорки. Этот смех сладкой дрожью звенел у меня внутри. Мальчишка же, купаясь в переливах ее смеха, беззвучно орал от счастья. Она легко приняла мою игру и сама уже придумывала названия и тому, что раньше боялась показывать, и тому, на что стеснялась и смотреть. Слова менялись, забывались, рождались новые и становились привычными.

Она оказалась удивительно стеснительной и робкой. Единственную разрешенную для нее позу очень медленно, лишь после длительных уговоров и увещеваний удалось разнообразить другими. Причем этот стыд, этот жар, вспыхивающий на ее лице, эти эмоции, выплескивающиеся из нее в ответ на мои самые маленькие вольности и уговоры, необходимость завоевывать снова и снова уже, казалось, завоеванные позиции, придавали особую сладость каждой новой близости. И я с нетерпением ждал каждую следующую ночь.