Олигарх с Большой Медведицы

Она могла не запереть дверь или позабыть на огне чайник, но без телефона жить не может, это совершенно ясно. Деловые костюмы в спальне, узкие ботиночки на каблуках, три записные книжки, лежавшие в разных местах. Барышня почитает себя деловой женщиной – Морг усмехнулся, – а такие, как она, скорее останутся без штанов, чем без телефона. Придет, никуда не денется.

У него будет несколько минут – в зависимости от ситуации.

Морг огляделся в последний раз, вышел и осторожно прикрыл за собой дверь – именно так, как она и была прикрыта. Ему нужно вернуться на соседний участок, который он уже обследовал, и тщательно подготовиться. В конце концов и вправду неизвестно, сколько у него будет времени. Вполне возможно, что барышня захочет вернуться в соседний дом или отправит за телефоном любовника, и тогда весь план придется менять на ходу.

Впрочем, Морг любил трудные дела. Чем труднее задача, тем больше удовлетворения приносит решение.

Он не стал перелезать через забор, красться и проделывать еще какие-нибудь показательные фокусы. По тропинке он прошел на соседний участок и даже головой покачал, потому что калитки не было на петлях, она стояла рядом, прислоненная к забору.

Плохие хозяева. Бестолковые.

Канистру он еще раньше, тайком от напарника, пока тот ходил к дому, поставил за сосну, в самую глубокую тень, нисколько не заботясь о том, что кто-то ее заметит. А после того, как работа будет сделана, эта самая канистра не вызовет ни у кого никаких подозрений. Он все правильно придумал, будто заранее знал, что из затеи со стрельбой ничего не выйдет, потому и канистру припрятал там, где стояла машина, окончившая свою жизнь в овраге, и они поджидали, когда тот, кого требовалось убить, выйдет чистить снег.

Снег чистит, усмехнулся Морг, а калитку повесить не может.

Неизвестно, сколько придется ждать, но ведь охотник никогда не знает, в какой момент на него выскочит волк с оскаленными от злобы и страха желтыми клыками, поэтому ждать он умел столько, сколько нужно.

Некоторое время они лежали не шелохнувшись, – во-первых, от полноты чувств, а во-вторых, от того, что с дивана запросто можно было свалиться.

Ничего романтического.

Кроме того, было совершенно неясно, что именно следует говорить и стоит ли. Белоключевский вдруг струсил и решил, что пусть уж она говорит первая, а он помолчит пока, но она тоже ничего не говорила.

Так они лежали и молчали, а потом молчать стало совсем невозможно.

Лизе было очень неудобно, и ногу ей он придавил, но она знала, что, как только скажет ему про ногу, все сразу же и закончится.

А разве еще нет? Разве еще не закончилось?

Белоключевскому хотелось сказать ей что-нибудь очень простое и понятное, что-то очень личное и совершенно очевидное, вроде «Я тебя люблю», но он не знал, как говорятся такие слова.

Считается, что произносить их нужно со знанием дела, со всей ответственностью и определенностью, а ему хотелось сказать просто так – потому, что это правда, такая же простая и незамысловатая, как, например, то, что снег белый, а трава зеленая.

Он поглаживал ее спину, потому что Лиза лежала почти на нем, дышала куда-то пониже шеи, и там, куда она дышала, было щекотно и влажно.

Заговорили они одновременно, разумеется. Начали и остановились.

– Дим…

– Лиза…

Она подняла голову и уставилась на него. Короткие волосы торчат в разные стороны, губы распухли, в глазах настороженный блеск. Он поднял руку – медленно и с усилием – и пригладил ей волосы.

Она моментально забеспокоилась:

– Я растрепанная, да?

Белоключевский кивнул, как мог, и еще погладил. Ему нравилось ее гладить.

– Я сейчас встану и причешусь.

– Я тебе встану! – сказал он с некоторой угрозой и уложил ее голову на прежнее место, которому стало холодно, когда она перестала в него дышать. – Только попробуй!

И когда он произнес эти слова, которые словно признавали за ним право так говорить, которые в одну секунду сделали ее частью его жизни, все стало хорошо.

Все стало просто отлично. Замечательно. Легко.

– Я так о тебе мечтала, – призналась Лиза и покрутила носом, пристраиваясь поудобнее.

– Да ну? – удивился Белоключевский.

– С тех пор, как ты сказал: возвращайтесь в дом, я все улажу.

– А помнишь, – спросил он и зевнул, – как ты хотела вызвать милицию, когда я в первый раз поставил машину в гараж?

– Помню. Я потом еще Игорю звонила, а он…

– Боюсь, что я ничего не хочу слышать про Игоря, – перебил Белоключевский.

– Ерунда какая, – пробормотала Лиза, очень польщенная. Раз не хочет про Игоря, значит, ему не все равно, правильно? Было б ему все равно, плевать бы он хотел на Игоря! – А еще ты мне сказал, чтобы я заткнулась, помнишь?

Он не помнил, но подтвердил, что, конечно, помнит. Ему вдруг очень понравилось, что у них есть какие-то общие воспоминания. Пусть очень коротенькие, пусть совсем недавние, но все живые и их собственные.