Олигарх с Большой Медведицы

– Хочешь есть? У меня есть мясо, сейчас я быстренько его пожарю, а ты пока можешь покурить или посмотреть новости. Вдруг опять какой-нибудь грузовик перевернулся, и ты из этого сделаешь какие-нибудь сногсшибательные выводы!..

Она торопливо сбросила ботинки и сразу помчалась на кухню и стала там шуровать: включила чайник, полезла в холодильник, стянула с пальцев кольца и побросала их в пепельницу, чтобы не мешали.

Белоключевский вышел на кухню, приблизился к ней сзади и обнял. Она замерла. Его ладони оказались у нее на груди – не гладили, а будто подрагивали, то ли от напряжения, то ли от нежности.

– Дима?..

– Не надо ничего готовить, если ты готовишь для меня. Я сейчас уйду и вернусь, только когда… все улажу.

Она перехватила его руки – невозможно выносить, что они лежат у нее на груди, что-то надо с ними сделать, раз уж никак нельзя немедленно броситься в постель и там получить его, всего сразу, сильно, надолго. Лучше навсегда.

– Дима, я не хочу оставаться одна.

– Лиза, – прикрикнул он, – мы обо всем договорились. Да или нет?

– Да, – промямлила она.

– Вот и отлично.

– Ничего отличного.

– Лиза, ты не должна мне мешать, ты это понимаешь или не особенно?

– Понимаю, но это ничего не меняет.

– Меняет.

Он повернул ее к себе и поцеловал – сначала легко, потом сильнее, потом глубоко, а потом…

Они целовались как безумные, словно от того, как они целуются, зависит их жизнь, и он тяжело и бурно дышал, и Лиза была счастлива, что заставила его дышать так тяжело и бурно. Он трогал ее плечи и руки, потом залез под блузку и там тоже трогал все, что мог, и прижимал ее к себе, и укусил за ухо. Как будто в тумане она подумала, что такого с ней не было никогда – мужчины казались просто приятным дополнением к ее самостоятельной жизни, а вышло, что это ничуть не приятно, а страшно, и даже болезненно, и непонятно, как справиться с собой, потому что сейчас ничего нельзя, и будет можно, только когда он «уладит свои дела»!

А если он не уладит и его убьют?! «Пусть тогда вместе со мной, – вдруг совершенно всерьез подумала она, вдыхая его запах – „Фаренгейта“, разогретой кожи, сигарет и какой-то автомобильной парфюмерии, витавшей в салоне его машины. – Если его не будет здесь, по эту сторону времени и пространства, как же я останусь одна?! Я не смогу. Мне станет неинтересно жить».

Она именно так и подумала, этим словом – неинтересно.

«С тобой мне так интересно, а с ними не очень.

Не очень. Не очень».

Она думала, а он безумствовал рядом с ней, и казалось, именно его безумие рождает эти ее мысли.

Потом он остановился.

Он оторвался от нее и моментально ушел в дальний угол кухни и застыл там и уставился на нее.

Она тоже уставилась на него.

– Что нам делать?

– Не знаю, – сказал он сердито.

– Почему не знаешь?

– Потому что не знаю. Мне… плохо.

– Мне тоже нехорошо, – призналась Лиза. Они помолчали. Белоключевский закурил.

– Димка, тебя не убьют?

– Нет, – сказал он злобно. – Как меня могут убить, черт побери, если ты этого не переживешь?

– Откуда ты знаешь?

– Что знаю?

– Что я не переживу.

– У тебя на лице это написано, – буркнул он. Лиза потерла лицо руками, словно пытаясь стереть то, что там было написано.

Он наблюдал за ней и потом усмехнулся:

– Мы победим?

– Конечно.

Это был очень глупый и бессмысленный разговор, бессмысленней не придумаешь, но они разговаривали так, будто от этого зависела их жизнь.

Или на самом деле зависела?

– Я пошел.

– Иди.

Из разных углов кухни они посмотрели друг на друга.

– Только не подходи ко мне, – попросил Белоключевский.

– И не подумаю, – пообещала Лиза.

Артем Хасанов дождался лифта и только вознамерился было поместиться в него вместе со всеми своими сегодняшними покупками, которых оказалось много – он заезжал в супермаркет купить все необходимое для того, чтобы отпраздновать первый рабочий день, – когда с улицы ввалился сосед с третьего этажа со своим бобтейлом.

Артем ничего не имел против бобтейлов как таковых, но у него была сильная аллергия на шерсть, и, поулыбавшись соседу, он потащился по лестнице. Сосед был стар и громогласен, кроме того, у него было такое красное апоплексическое лицо, что «становилось за человека страшно» и лифт пришлось уступить ему «из уважения».

Артем тащился – на седьмой этаж, черт возьми! – и неудобный супермаркетовский пакет, в котором болталась бутылка виски, все время бил его в коленку, и Хасанов то и дело перехватывал его. Ему не хотелось разбить драгоценную бутылку на подступах к дому!

Первый день на работе прошел исключительно успешно – по крайней мере ему хотелось так думать.

Утром, собираясь в свой новый офис, он трусил так, что даже галстук не смог завязать – все выходила ерунда какая-то, – и галстук пришлось отменить. Кто их знает, этих проклятых журналистов с их проклятыми штучками! Как-то они его встретят.

Ему давно хотелось приобрести журнал, и он его купил, отчасти, чтобы потешить самолюбие, отчасти потому, что журналистская работа всегда представлялась ему какой-то особенной и непохожей на все остальные работы, и только купивши, он вдруг задумался о том, как именно станет им руководить.