Олимпия Клевская

Граф возобновил свои поклоны, становившиеся все более почтительными по мере того, как взоры королевы делались все холоднее и строже.

Все же королева снизошла до ответного кивка.

Только тогда Майи смог перевести дух.

"О, все равно! — думал он. — Что-то за этим кроется: не то угорь, не то змея".

В тот самый миг, когда он пытался разобраться в своих сомнениях, а вернее даже сказать, страхах, объявили, что прибыл король.

Майи взглянул на свою жену.

Пекиньи посмотрел на Майи.

Королева поднялась с места, сделала реверанс, предписываемый этикетом, и вновь села.

Вслед за королем, появление которого заставило Луизу покраснеть под слоем румян, в залу вошел Ришелье. Он так важно переступал с ноги на ногу, с таким торжеством оглядывался и улыбался, принимал столь величавые позы, что был подобен римскому триумфатору.

Король приветствовал всех собравшихся и тотчас посмотрел на графиню.

Ришелье упивался этим зрелищем, которое, продлившись всего полминуты, в глазах присутствующих тем не менее вмещало в себя столетие бурных страстей.

Людовик прошелся по зале.

Тогда королева, прервав игру, что ей приходилось делать, как только она начинала проигрывать, ведь г-н де Флёри держал ее в состоянии относительной бедности, — итак, повторяем, королева, прервав партию, отдала свои карты.

Настал миг, когда каждый из приближенных обычно старался привлечь к себе внимание юной государыни.

Впрочем, сделать это не составляло труда. Мария Лещинская не отличалась взыскательным умом, и если она обращалась к кому-либо со словами поздравления по случаю выигрыша или сочувствия проигравшему, этого было вполне достаточно, чтобы завязалась беседа.

Майи, стало быть, ждал с трепещущим сердцем.

Королева направилась прямо к нему.

Сердце графа уже не трепетало, а прыгало.

Она подступила к нему:

— Сударь, я не вполне убеждена в вашей верности по отношению к дамам, но убеждена в вашей верности по отношению к вашим повелителям. Исходя из этого последнего рассуждения, я добилась для вас того, чего вы желали.

Поначалу оглушенный, Майи не понял того, что сказала ему королева; ее первые слова показались ему следствием жалобы, которую Луиза, его супруга, принесла на суд Марии Лещинской; но в конце речь ее приняла странный оборот, который граф при всем своем желании совершенно не мог понять даже после долгого размышления.

Как бы то ни было, он поклонился.

Этот поклон королева, должно быть, восприняла как знак согласия.

И она перешла к другим предметам. Властители, по обыкновению, не тратят много слов в стремлении выразиться яснее; этот недостаток им прививают, чтобы они соответствовали своему званию.

Чувствуя себя человеком, заблудившимся в лесу, Майи вглядывался в окружающих, пытаясь найти объяснение этой загадке, но не находя его.

Его вопрошающий взгляд особенно упорно обращался к жене.

Но та, уткнувшись в карты, скорее лишилась бы обеих рук, нежели согласилась бы повернуть голову и поднять глаза.

Она чувствовала, что король смотрит на нее, что Ришелье за ней следит, что Майи ей угрожает.

К кому обратиться?

Майи испытывал невыносимые муки.

Он двинулся на поиски Пекиньи, который в этот день был в карауле и в своем парадном мундире выглядел блистательным.

— Ну, что? — спросил герцог, увидев приближающегося Майи. — Королева поговорила с тобой?

— Да.

— Значит, ты доволен?

— Признаться, я ее не понял.

— Ну, это ты со мной шутишь; право, нехорошо.

— Да нет же, я тебя уверяю…

— О, будь покоен, если весть о милости, что тебе уготована, и дойдет до меня чуть позднее, я все равно догадываюсь, какова она.

Произнеся эту почти оскорбительную фразу, герцог повернулся к Майи спиной.

Вконец ошеломленный, граф огляделся вокруг.

Ришелье беседовал с королем.

Майи не знал, к кому еще обратиться за помощью.

Вошел кардинал. По обыкновению, принятому у важных министров, его сопровождала толпа почти столь же внушительная, как та, что рождала такую зависть в маленьком Людовике XIV, когда он говорил о Мазарини:

— Вот султан со своей свитой.

Но Людовик XV, монарх добродушный, подобной зависти не знал. Когда он на кого-нибудь сердился, орудием его мести была шутка, и, надо признаться, благодаря своему язвительному уму мстил он недурно.

Майи оказался прямо на пути г-на де Флёри; он отступил, пропуская его преосвященство, согбенного под тяжестью своих семидесяти двух лет, и отвешивая ему легкий учтивый поклон.

Глаз у старого министра был острый: он с первого взгляда заметил Майи.

Возможно, он его искал.

Он сделал графу знак приблизиться.

Майи поспешил подойти к нему.

Старец улыбался.

Это было на него мало похоже: он отличался суровостью, подобающей его летам, характеру и положению.

"Ах ты черт! — подумал Майи. — Сегодня вечером тут какой-то прилив радушия: все мне улыбаются, я захлебнусь в этом море любезностей. Что все это значит?"

— Господин граф, — обратился к нему министр, — ее величество меня так просила, что вам следует ее хорошенько поблагодарить.

Майи вытаращил глаза.

— Просила? — повторил он. — О чем?

— Она просила за вас.

— За меня?

— Ну, я дал слово и от него не отступлюсь. Ах! Как же горячо о вас пекутся!