Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Банкет был запрещен, а книга вышла в свет. Малларме сказал: «Есть страницы словно изваянные скульптором, но сколько ужасных вещей». Пресса сдержанно отнеслась к книге. Поэта упрекали в том, что он пожелал выступить в роли критика. «Странная идея, – отвечал Гюго, – запрещать поэту заниматься критикой. Кто же лучше шахтера знает галереи шахт?..»

Амеде Ролан с насмешкой писал в «Ревю де Пари»: «Плохо скрытый тайный смысл книги сводится к следующему. Гомер – великий грек; Эсхил – великий эллин; Исайя – великий иудей; Ювенал – великий римлянин; Шекспир – великий англичанин; Бетховен – великий немец. А кто же великий француз? Как? Разве его не существует? Рабле? – Нет! – Мольер? – Нет! – Право, трудно догадаться. Монтескьё? – Нет, и не он! – Вольтер? – Фи! – Так кто же?.. – Стало быть, Гюго!.. – А где же Вильям Шекспир? Я говорил о нем столько же, сколько сам Виктор Гюго. Это великое имя послужило здесь лишь вывеской…»

Тем временем удивительный старик разбирал свои рукописи в Брюсселе: «Я отправляю в „Отвиль II“[193] новый сундук, средней величины, с внутренним и висячим замком, содержащий в себе неизданную рукопись – продолжение „Легенды веков“. В другом сундуке – „Конец Сатаны“, драма „Тысяча франков вознаграждения“, „Вторжение“ и комедия „Бабушка“; много папок с начатыми сочинениями; моя записная книжка, дневник 1840–1848 годов; кроме того, рукописи уже опубликованных вещей: „Отверженные“, „Вильям Шекспир“, „Легенда веков“, „Песни улиц и лесов“. Положена туда также неизданная рукопись почти завершенных сборников „Песни Гавроша“ и „Стихи Жана Прувера“. Затем „Дела и речи во время изгнания“ (для книги „Виктор Гюго в изгнании“). Сюзанна должна бдительно охранять этот сундук…» Что бы ни случилось, путешественник никогда не отправится без багажа в свой вечный путь.

IV «Песни улиц и лесов»

«Вильям Шекспир» был опубликован в 1864 году, а в 1865 году «Песни улиц и лесов» удивили тех, кто видел в Гюго апокалипсического поэта и критика титанической мощи, – внезапно они узнали Гюго чувственного и веселого. Всю жизнь он поклонялся любви и с наслаждением воспевал ее. С юных лет его воображению рисовались фривольные картины: фавн, разглядывающий сквозь ветви дерева белоснежных нимф; лицеист, подсматривающий через щели чердака за гризеткой, отходящей ко сну; очаровательные и нежные босые ножки купальщицы; косынка, приоткрывающая прелестную грудь; юбка, приподнявшаяся до розовой подвязки туго натянутого чулка; встреча с молодой незнакомкой:

Она была одна на берегу, – босая,
Окутана волос каштановой волной;
Мне вдруг подумалось: не нимфа ли речная?
И тихо я ее позвал: «Пойдем со мной!»
Резвился ветерок, светило солнце ярко,
Шептались с камышом прозрачные струи,
И, зарумянившись, прелестная дикарка
Со смехом бросилась в объятия мои[194].

В его папках скопилось множество подобных стихов. Уже в 1847 году он хотел опубликовать «Стихи улицы»; позднее он придумал другое название: «Песни улиц и лесов». Завершив работу над «Легендой веков» и чувствуя потребность в разрядке, он написал для этого сборника несколько новых песен; в 1865 году работа над ним была завершена. Резкий контраст между «Песнями улиц и лесов» и предшествующими книгами имел своей целью поразить воображение читателя. Поэт «выпустил Пегаса на лужок», и тот, почуяв волю, помчался. Длинные волны александрийских стихов сменились короткой зыбью восьмисложника. Весь сборник состоял из восьмистопных стихов и четырехстрочных строф, излюбленных Теофилем Готье и Генрихом Гейне; казалось, Гюго побился об заклад, что сможет преодолеть любые трудности. Дерзость, порою напоминавшая юного Мюссе, должна была возбудить негодование добродетельных критиков и привести в восторг других. Луи Вейо торжествовал:

Господин Гюго родился в 1802 году, значит он почти достиг того возраста, в котором находились два старца, увивавшиеся вокруг Сусанны… Если старцы Сусанны пели, то, несомненно, они пели «Песни улиц и лесов». Здесь раскрывается их душа. Это отвратительно…

Другой враг, Барбе д’Орвильи, издевался: