Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Признаюсь, меня тревожит твое будущее — с материальной стороны. Ведь твой дом должен быть поставлен приличнее, чем теперь. Надо, чтобы ты имел возможность принимать у себя людей, так же как тебя принимают. Я знаю, что наш скромный образ жизни ничему не мешает, но будь уверен, что он окажется помехой на дальнейшем твоем пути, затормозит твое продвижение к той цели, какую ты себе поставил… Боюсь, как бы обязательства, взятые тобою, когда-нибудь не заставили тебя забрать часть денег, которые ты поместил с таким трудом… Мне приходится сказать тебе об этом, так как я страшусь, что все твои усилия будут бесплодны и приведут к недостаточным результатам. Ни ты, ни твои близкие не должны перебиваться кое-как, — вы должны жить прилично. Мне хочется напомнить тебе то, о чем я уже говорила: я мысленно отрекаюсь от всякого рода прав на богатство, какое ты можешь себе составить. Я смотрю на себя как на управительницу, обязанную вести твой дом и надзирать за тем, чтобы во всем было там как можно больше порядка, и я считаю себя воспитательницей наших детей. Тут уж я смело говорю наших детей, ибо не хочу отказываться от своих прав на них. Так вот, мой друг, лишь ради тебя самого, исключительно в собственных твоих интересах умоляю, поразмысли хорошенько! Говорю с тобой как сестра, как друг твой. Не знаю уж, что и сказать, чтобы ты поверил в полное мое бескорыстие. Подумай, подумай о своем будущем! Посмотри, каким способом ты сможешь уменьшить материальное свое бремя…»

«Уменьшить бремя» — это значило порвать с Жюльеттой! Он об этом и думать не желал. Узы плоти стали менее прочны, чем в первые дни, но Жюльетта сохранила все те достоинства, каких Адель не имела и не желала иметь, — она была смелой путешественницей, трудолюбивой переписчицей, искренней почитательницей, воплощенной поэзией. Он все еще слагал благодарственные гимны в ее честь: «Жюльетта, это прелестное имя, запавшее мне в душу, расцветает в моих стихах; ты не только мое сердце, ты вся моя мысль… Если есть у меня некоторое дарование, это ты его породила во мне». А 1 января он написал:

Нас годы обокрасть пытаются напрасно:
Все так же нежен я, все так же ты прекрасна,
И сердце молодо, как десять лет назад.
Страшиться времени не стоит, дорогая!
Как годы ни летят, нас к небу приближая,
Они нас от любви не отдалят!

Супруга же несла обязанности по внешним сношениям. С тех пор как Сент-Бев перестал воспевать «королевского буйвола», ока проявляла внимание к другому приятелю мужа, который появился в их доме во времена «Эрнани» и стал с тех пор влиятельным и разносторонним критиком, дававшим отзывы о драмах, о книгах, о живописи, — словом, она немного кокетничала с Теофилем Готье, прозванным «добрый Тео».

Адель Гюго — Теофилю Готье, 14 июля 1838 года: