Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

«Вы помните прелестную Эжени, с которой вы с такой легкостью разговаривали в моем салоне по-испански? Теперь она стала женой Бустрапа… Столь очаровательная женщина заслуживает лучшего мужа. Меня удивляет одно обстоятельство: в то время когда она сказала президенту „да“, она уже прочитала вашу книгу — тайком, со всякими предосторожностями, но все же прочитала. Во мне эта книга вызвала бы некоторое охлаждение к жениху…»

Гюго был очень рад встретиться с госпожой Жирарден и огорчался, видя, как она изменилась; только что умер ее близкий друг, да и сама она уже была больна раком, который через два года свел ее в могилу. Бледная, вся в черном, она говорила только «о чем-нибудь мрачном» и, казалось, находила «очарование в смерти». Она рассказала изгнанникам об опытах, которыми увлекался в то время Париж и вся Европа, — спиритизм, вертящиеся столики, вызывание духов.

Вначале Гюго был настроен скептически, но он был предрасположен к подобным откровениям прежде всего по своей натуре, — в течение всей жизни у него бывали смутные видения, доходившие до галлюцинаций. Видения, приписанные герою повести «Последний день приговоренного к смерти», бывали и у самого автора. Он полагал, что все мыслители встречались во мраке ночи с «какими-то непонятными явлениями», слышали какие-то стуки в своей комнате, и считал, что можно с уверенностью говорить о предчувствии, ведь он сам, например, пережил состояние глубокой тоски, вдруг овладевшее им на острове Олероне в день смерти Леопольдины, хотя еще ничего не знал тогда о случившейся катастрофе. Клодель утверждал: чаще всего Гюго владело чувство «ужаса, своего рода паническое созерцание». Короче говоря, сверхъестественное казалось ему естественным… Этому способствовало и заинтересовавшее его учение. Он верил в бессмертие душ, в их постоянное передвижение, в беспрерывное их восхождение от неодушевленного мира к Богу, от материи к идеалу. Почему бы не допустить, что плавающие в пространстве нематериальные существа стремятся к общению с нами?. Среда и обстоятельства благоприятствовали таким настроениям: душевное потрясение, вызванное изгнанием, неизменно присутствующая рядом тень Леопольдины, призраки, такие, например, как Белая Дама. В бурю вокруг раздавался мощный рев моря…

…Когда сгустится мрак,
Бросает ветру лес таинственные звуки,
Гранитный истукан, во мгле вздымая руки,
Зловещий видит сон, летит за вздохом вздох
Под мертвенной луной, как призрак встал Молох[150]

.

В первый же день Дельфина де Жирарден за обедом спросила:

— Вы здесь вертите столики? — и предложила произвести опыт.

Гюго отказался присутствовать. Стол, стоявший на четырех ножках, оставался безмолвным. Дельфина сказала, что нужен небольшой круглый столик на одной ножке, расходящейся внизу на три лапы. На следующий день она его приобрела на базаре в Сент-Хелиере. Опять ничего. В течение пяти дней Дельфина не добилась никакого успеха. Над ней начали подсмеиваться. Дельфина в сердцах сказала:

— Духи ведь не то что лошади в фиакре, ожидающие, когда они понадобятся человеку. Они свободны и появляются, лишь когда им заблагорассудится…

К тому же хозяин дома не пожелал присутствовать при опытах. Чтобы не огорчать гостью, Гюго наконец согласился участвовать в этом. Вскоре стол затрещал, задрожал, пришел в движение.

— Есть ли здесь кто-нибудь? — спросила госпожа Жирарден.

Последовал стук, а затем ответ:

— Да.

— Кто?

Стол ответил:

— Леопольдина.

Скорбное чувство охватило всех. Адель зарыдала. Виктор Гюго был взволнован. Вся ночь прошла в разговорах с милым призраком. «Наконец она попрощалась с нами, — пишет Вакери, — и столик больше не двигался». Потрясенный Виктор Гюго «замер, устремив застывший взгляд куда-то вдаль», пытаясь проникнуть в мрак неведомого.

Мы ловим каждый звук в пространствах опустелых,
Мы слышим: бродит дух в таинственных пределах,
И темнота дрожит;

Порой в плену ночей, в унылой мгле бездонной,

Нам видится: огнем зловещим озаренный,
Вход в вечность приоткрыт[151].