Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Можно было бы опасаться за рассудок Гюго, но его спасали два обстоятельства: упорный труд (художник, одержимый неотступной мыслью, переносит ее в свое творчество), а кроме того, удивительная физическая уравновешенность Гюго. Он расходовал свою дионисийскую силу, которая другого довела бы до умопомешательства, на торжество чувственности, на пешеходные и верховые прогулки, плавал в море, бродил ночами по берегу. Ни душа его, ни тело не знали отдыха. «То, что в нем было чрезмерного, проявлялось в избытке умственной деятельности, а не неуравновешенности». Метафизические бредни никогда не заглушали в нем его здравого смысла. После ночи, проведенной в беседах с призраками, он берется за перо и «сообщает Эмилю Дешану о том, что соседские гуси погубили в огороде его бобовые посадки», или же пишет деловое письмо издателю, с удивительной четкостью уточняя условия договора.

Гюго и не теряя рассудка верил в своих духов и был убежден, что он избранник, обладающий волшебной силой, чтобы вести человечество вперед; он издавна мечтал о такой роли и теперь под влиянием «вертящихся столиков» впадает в состояние «обыкновенного пророчества». Призрак Гробницы посоветовал ему лишь постепенно знакомить человечество с его личной философией, и это определило характер его сочинений. Издание больших космогонических поэм, над которыми он работал, было в дальнейшем отложено.

Спиритические опыты продолжались на «Марин-Террас» два года. Затем, в 1855 году, когда один из их участников, Жюль Алике, внезапно сошел с ума, среди спиритов началась паника. Госпожа Гюго, вспомнив о бедном Эжене, испугалась за свою семью, за молчаливую дочь и даже за своего мужа, слишком уж много разговаривавшего с духами, которые стучались в стену и являлись ночью. «Ты всегда имел к этому предрасположение», — с досадой говорила Адель. Она пристыдила его за то, что он дает волю своим нервам, духам предложено было оставаться в чистилище, и «вертящиеся столики» в конце концов смолкли.

4. О, царство теней!

Пантеизм увлекает, и, чтобы восторжествовать над ним, надо его постичь.

Виктор Гюго

Время труда — счастливое время. Находясь в опале, вдали от светской жизни, поэт стал самим собой. Никогда еще Гюго не писал так легко, так свободно, так пламенно. Нет больше заседаний Академии, прошло время парламентских дебатов, исчезли женщины, поглощавшие его время и силы. С необыкновенной легкостью он дописал второй том сборника «Созерцания», где среди замечательных стихотворений, посвященных дочери («Раиса Меае») и Жюльетте, были и философские стихи. Размышления в полночь около долмена Фалдуэ, зловещий голос морских волн дополнили и определили характер той религии, пророком которой он себя считал.

В его поэзии ясные, реальные образы постоянно чередуются со смутной мечтой, с едва различимыми видениями. Его словарь соответствует этому поэтическому смятению: «Стая чудовищ… кишащий рой гидр, людей, зверей…» Излюбленными прилагательными, живописавшими его вселенную, были — испуганный, хмурый, зловещий, бледный, мрачный, бесформенный, фантастический, мертвенный, блуждающий, сумрачный, призрачный. В неясных призраках веков он видел стены исчезнувших городов, шествие разбитых армий; в далекой древности перед ним возникали доисторические чудовища, девственные леса, земля, еще влажная после потопа, а над ней первозданные звезды, восходящее из хаоса, едва мерцающее солнце, Бог.

Уже давно размышлял он о жизни и смерти. Он верил в бессмертие души. Почему? Потому что если после смерти ничего не остается, тогда то, что мы сделали в течение жизни, не имеет никакого значения. Тот, кто был Наполеоном III, и тот, кто назывался Виктором Гюго, одинаково растворятся в великом Ничто. Злой человек своей вины при жизни на земле не искупит, значит, он должен искупить свою вину после смерти. Стало быть, нечто должно остаться и после смерти, чтобы понести наказание. Свобода души подразумевает бессмертие. Доказательство тому — сон. Человек видит сон, потом другой; пробуждаясь, он вновь становится самим собой. Разве не так же и с жизнью? Вся наша земная жизнь есть сон. «Я», остающееся после смерти, несомненно, существует и до и после жизни. Умерший человек вновь обретает себя в бессмертном разуме.