Олива Денаро (ЛП)

Первые несколько недель у наших дверей только что не очередь выстраивалась: едва выйдет один, заходит другой. Дон Иньяцио, Неллина, крестьяне из соседних деревень, а после и местные любители везде сунуть свой нос — все желали разузнать, что произошло. Сердце прихватило, отвечала мать. А они, сочувственно кивая, только головой вертели, на меня поглядывали. Тогда я просила разрешения удалиться, запиралась в комнате и, раскрыв учебник, представляла, что готовлюсь к экзамену по латыни, хотя уроки мои закончились: после случившегося с отцом из училища меня забрали.

«Порядочной девушке никакое свидетельство не нужно», — заявила мать, пряча чёрный халатик.

Ну и пусть, думала я, всё равно он мне тесноват. Потом, читая в учебнике для первокурсников Honesta puella laetitia familiae est, шелестела страницами словаря, чтобы не слышать болтовни в кухне, и, достав тетрадь, старательно выводила: «Порядочная девушка — семье радость». Разве тут поспоришь? Это ведь из-за меня у отца прихватило сердце.

Из всего семейства Шибетта зашла только Мена, тощая. Сказала, мол, мать просит прощения, но они с сестрой недавно подхватили жуткую простуду и теперь, едва оправившись, опасались слечь снова. Без матери и сестры тощая Шибетта казалась не такой уж костлявой. Лишь немногим старше меня, она стараниями матери, вечно причитавшей, что дочь так и останется без мужа, уже превратилась в старуху. Все мы в конечном счёте становимся такими, какими видят нас матери.

— Козимино нет? — спросила она, поправляя шпильку.

— Не бойся, он на рынке, — представив, как робеет Мена, я оправила передник и предложила: — Садись! Хочешь кофе или воды с мятой?

— Спасибо, Олива, не стоит, — ответила она с приязнью, которой раньше не выказывала. — Просто посиди со мной рядом.

Когда нам случалось приходить к ним читать розарий, меня никогда не приглашали на диван, будто мы были разного сорта: мы с матерью и Милуцца — одного, они втроём — другого.

Я подвинула стул ближе. Мена тут же схватила мою руку, положила себе на колени.

— Так что случилось?

Под пальцами шелестела ткань её юбки, которую я сама же в прошлом году и вышивала. Столько работы, но теперь, когда эта вещь больше не была моей, мне было неловко её касаться.

— Сердечный приступ. Козимино нашёл его на шоссе…

— Мне-то могла бы и правду сказать, Олива, — перебила она. — Я ведь тебе почти сестра, а какие между сёстрами тайны?

Я сразу подумала, что ни с кем ещё, даже с Фортунатой, как-никак родной сестрой, не сидела так, рука к руке.

— Не знаю, Мена. О чём ты хочешь услышать?

Её лицо покраснело, заострившись ещё сильнее, глаза заблестели. Похоже, Мена готова была расплакаться, хотя огорчённой не выглядела.

— О поцелуе, — выдохнула она наконец.

— Каком ещё поцелуе? — смутилась я.

— Ну ладно, скажи! Это ведь только между нами.

Я резко отдёрнула руку, снова почувствовав, как скользит под пальцами ткань. Словно в тот день, когда я стежок за стежком её вышивала.

— Да ты просто помолвлена, вот и смотришь теперь на меня сверху вниз. И я, между прочим, с тобой всегда дружить хотела! — Мена принялась заламывать руки, а из-под длинных ресниц полились настоящие, неподдельные слезы.

— Так не было ничего, ни поцелуя, ни помолвки! Я его знать не знаю! Ни я, ни моя семья!

Мена, похоже, была разочарована — и в то же время обрадована, поскольку тотчас приняла обычный заносчивый вид.

— Все говорят, он уехал из города мальчишкой, а вернулся мужчиной, да к тому же красавчиком. Или, может, тебе так не кажется? — поинтересовалась она, отодвинув стул и смерив меня иезуитским взглядом.

Грудь сдавило. Я покосилась на мать, слышит ли, нет, потом, равнодушно сложив руки поверх передника, пожала плечами:

— Как-то не думала. Мы ведь и виделись-то всего пару раз.

— Он же тебя танцевать пригласил…

— За другую принял, — отрезала я.

— Мать говорит, он потому в столицу подался, что там у его дяди дело налаженное, а здешняя сонная жизнь, мол, ему не по нраву.

— Тем лучше для него.

— Да только, похоже, пришлось ему оттуда сбежать в одночасье, — жарко зашептала мне на ухо Мена, снова подсев ближе. — Вопрос чести!

Я вскочила, опрокинув стул. Поднялась и Мена. А тут ещё мать заглянула узнать, что случилось.

— Ничего, донна Амалия, я уже ухожу, — пролепетала Мена, заторопившись к выходу. — Мама ждёт вас в пятницу читать розарий.

— Спасибо, Мена, — ответила она, — но сама видишь: куда я пойду, с больным-то мужем.

У меня вырвался вздох облегчения: в последний раз я покидала тот дом бегом, будто воровка, пойманная на краже. Мне разом вспомнилось всё: палящее солнце, пустая площадь, пунцовый апельсиновый сок, перепачкавший белые брюки, и кровь, текущая по моим ногам.

Мена ушла, попросив кланяться отцу. А мы с матерью, стараясь держаться друг от друга подальше, словно боялись заразиться, остались в кухне готовить ужин.

22.