Оливер Лавинг

Ты знал, что твои ноги не шевелились девять лет и 314 дней и что ты никогда не сможешь шевельнуть ими вновь. Ты знал, что никогда не расскажешь свою историю; и также знал, что Ребекка никогда не любила тебя так, как ты любил ее; как знал, что ты никогда не мог быть таким, как требовала от тебя материнская любовь; и также ты понимал, что все твои воспоминания, возможно, не какая-то потерянная вселенная, а просто дни, которые прошли и никогда не вернутся. Но ты не позволял этим мыслям сбить тебя с толку. Ты следовал примеру своих родных. Твоей матери и ее беседам с воображаемым голосом. Твоему брату, который читал тебе историю, написанную за тебя. Твоему отцу, параллельным измерениям его лучших надежд. Твоему городу и его мольбе об ответе. Тебя вела эта вера, отказ видеть бессмысленность происходящего, мысль, что, возможно, твоя история все-таки была не просто длинной чередой несчастных дней, что в ней, вопреки логике, все же был какой-то смысл. В конце концов, разве не эти десять лет наконец привели твоих родных к истине, а тебя привели в этот день, когда ты мог дать им свободу? Доктор Гинзберг все еще пыталась уговорить тебя спеть «нет», но ты снова представил, что ты в муниципальной школе и партия басов пробивается сквозь стены. Ребекка и остальные музыканты все еще были в театральном кабинете и застегивали свои костюмы. И в этот раз, когда появится Эктор Эспина, ты побежишь так быстро, что опередишь его. Да.

Через некоторое время голос доктора Гинзберг в микрофоне сменился голосом Ма:

– Оливер? Пожалуйста. Только подай нам знак. Только скажи нам, чего ты хочешь?

Но Ма уже задавала этот вопрос в смотровой. Тот самый вопрос, над которым она думала каждый день в течение нескольких лет. И, хоть она никогда себе в этом не признавалась, она была рада, что ты не можешь ответить на этот вопрос прямо. Ты готов?

А ты все бежал, все быстрее и быстрее.

Послушай. Кто-то будет говорить, что в тот день в Эль-Пасо ты не сказал «да», что твои родные наблюдали на мониторе лишь какой-то таинственный сбой нейронов. Ведь за тем первым фМРТ последовали и другие неудавшиеся тесты. Когда твоих родных проводили в коридор, тебе пробовали показывать узоры и проигрывать мелодии, с тобой разговаривали, осторожно мяли твое тело, делали новые снимки мозга.

– Единственный несомненный ответ за весь день, – сообщила вечером твоим родным доктор Гинзберг, – обнаружен в моторной коре. Но мы выявили патологические нарушения и поврежденные зоны. Передние доли – средоточие высшей мыслительной деятельности, вызывают больше всего беспокойства. Утрачено двадцать процентов массы, активности почти нет. Поразительно, что мозг в целом так хорошо сохранился. Но, к моему огромному сожалению, я должна сказать вам, что того Оливера, которого вы знали, с нами больше нет. Я очень, очень сожалею, что у вас были такие надежды.

Но что бы ни говорила доктор Гинзберг, твои родные все равно знали, что они видели там, по другую сторону стеклянной перегородки. «Да», – сказал ты, и впервые в жизни даже твоя мать усмирила свою безумную надежду и услышала тебя. Да: так ты просил родных отпустить тебя, а еще сделать твой уход как можно менее болезненным. Состояние минимального сознания – ты завоевал этот ярлык, пробежав воображаемый марафон, и теперь оставалось только оформить документы.

Некоторые скажут, что твои ответы доктору Гинзберг не имели никакого отношения к твоим настоящим желаниям. Что с самого вечера пятнадцатого ноября ты не понимал и не произнес про себя ни единого слова. Что вся твоя история – лишь плод воображения, а то и хуже. Выдумка, обман, вторжение, надругательство, гадание по скупым данным, идеомоторный эффект, растянутый на сотни страниц. Что твой брат, который наконец-то писал свою книгу и рассказывал историю твоей семьи так, как мог бы рассказать ты из своего вневременного пространства, не имел на это права. Что голос, который он все еще слышал, это вовсе не твой голос. Многие даже сейчас не поверят в эти слова. Но все-таки теперь, после всех этих лет скольжения по бесконечным мирам прекрасных воспоминаний, ты знал: невозможно навязать веру с помощью одних лишь доказательств. Мы сами должны решать, во что верить.

– Ладно, – сказала мать в микрофон тем утром в Эль-Пасо. – Ладно.

Но ты продолжал бежать, подпрыгивая над землей, которая разверзалась под твоими ногами.