Оливер Лавинг

Накануне Донна Грасс и Дойл Диксон оставили Еве голосовые сообщения, приглашая ее прийти вечером к школе; теперь обложка «Сентинела» демонстрировала молебен, который Ева пропустила: прямо у школьных ворот десятка два людей образовывали созвездие своими маленькими свечками. Ева смогла разглядеть в толпе размытые фигуры миссис Шумахер, миссис Хендерсон, миссис Уолкотт и миссис Доусон. Опять все эти люди, думала Ева, глядя на снимок, но она и раньше знала, что посетителей к четвертой койке привлекал вовсе не ее сын – или, во всяком случае, не только ее сын – и не только ради ее сына люди собрались вчера вечером. Прошло почти десять лет, и каждый ноябрь на поминальных службах свечи горели все тусклее, но новые разоблачения, похожие на окончательный ответ, в последний раз привели людей в разрушенный и временно возрожденный город Блисс, чтобы поскорбеть и похоронить десятилетие скорби.

Ева уже давно разработала умственный механизм, который преобразовывал горе в более практичную ярость; но в это утро, рассматривая печальное собрание на фото, она не смогла вызвать в себе надлежащий гнев на Реджинальда Авалона. Глядя в этот коридор зеркал, она испытывала лишь головокружительное, отчаянное замешательство.

– Мы порылись немного в его прошлом, поговорили с несколькими бывшими учениками, – сказал Еве по телефону Мануэль Пас. – Честно скажу, когда я заговаривал про него с этими ребятами, они начинали сходить с ума прямо у меня на глазах. Рыдали, чуть не в обморок падали. Ужасно. Ужасно думать, как он пользовался детьми все эти годы, а никто ничего не замечал. Мы должны были заметить. И я был так же слеп, как и все, считал этого Реджинальда Авалона чуть не святым, и я правда не знаю, смогу ли когда-нибудь себя за это простить.

– Нет, – был Евин странный ответ, словно она обращалась к тем ребятам. – Это мне жаль. Жаль, что я так и не рассказала.

Эктор. Как и все в городе, Ева раньше считала этого парня человеческим мусором, словно его собственная история просто отсутствовала. Но что бы Эктор ни сделал, у него все же была своя, очень мрачная история. Несчастный, бесправный мальчик с нищим отцом и депортированной матерью, страстно желающий добиться внимания приятного, среднеобеспеченного учителя, который проявил к нему некоторый интерес. Доверившийся единственному человеку, который мог вытащить его из ада, но вместо этого сделал прямо противоположное. Однако существовала еще одна непостижимая связь: между страданиями Эктора и тем, что он совершил, – и разве можно это назвать иначе как злом? Что иное, кроме зла (высокопарное слово, в которое Ева не верила во времена до), может вызвать у мальчика желание сжечь свой мир дотла?

Конечно, на обложке «Сентинела» было не все население Блисса, а лишь несколько представителей его «белой» половины. Десятилетняя мечта Мануэля Паса об объяснении, которое исцелило бы город, сбылась слишком поздно. Смерть Эктора только усугубила несправедливость его жизни; и теперь, когда жители Блисса узнали правду о Реджинальде Авалоне и Экторе Эспине, когда закончились десять лет ксенофобских фантазий, уже почти не осталось латиноамериканцев, которым можно было бы принести извинения. «Закрыть гештальт» – это просто мольба о завершении, которое никогда не наступит, просто умное название еще одной пустой веры.

Пусть люди превратили Оливера в миф, в мученика, в символ всего, что жители Блисса не могли понять, в горькое напоминание о безумии, которое охватило мир, но Ева знала правду, всегда знала. Фантазия о том, как Оливер очнется и даст своему городу ответы, в которых все так нуждались, была просто фантазией. В действительности не существовало объяснения, почему Оливер, почему Эктор Эспина, почему все случилось именно тогда, а не в другое время. Чистая случайность превратила тихую жизнь их семьи в жутко-уникальную историю, произвольность и хаос сделали из Лавингов непостижимый символ, заставили ее младшего сына высвобождаться из истории, которая в умах людей будет навсегда связана с ним. Нет никакого «почему», Ева всегда это знала. Так как же получалось, что даже сейчас она не могла заставить себя поверить в это? Еве невольно припомнился тот давний вечер под метеорным потоком Персеид. Лежа вместе с родными в мягкой пыли Зайенс-Пасчерз, она смотрела в ясное вечернее небо, и вспышки звезд были неотличимы от вспышек на рецепторах ее сетчатки. Ева пришла в экстаз от этой мысли – как мало ее глаза смогут когда-либо постичь.

В небольшой комнатке Мемориальной больницы Эль-Пасо Ева нащупала дряблый покров, который теперь облекал твердые плечи мужа. Сейчас ей хотелось бы, чтобы комнатка наполнилась народом. Чтобы кислорода не хватало, чтобы плотный телесный жар путал мысли. Но эта комната была бесчеловечной и безликой, как самая страшная бессонница, холодной и тесной, как окончательные вопросы, прятавшиеся у них внутри. Еще несколько минут. Здесь, среди хрома, пластика и стерильных поверхностей, иллюзиям было негде разогнаться.