Оливер Твист

— Да, сэръ! — отвчалъ Оливеръ, который во время разговора тщательно держался въ сторон и дрожалъ съ головы до ногъ съ тoro самаго момента, когда услышалъ голосъ мистера Бембля. А между тмъ ему совсмъ не надо было избгать взоровъ мистера Бембля, ибо сей сановникъ, на котораго предсказаніе джентльмена въ бломъ жилет произвело крайне сильное впечатлніе, ршилъ, что не стоитъ больше разговаривать объ Оливер посл того, какъ гробовщикъ взялъ его къ себ, и лучше молчать до тхъ поръ, пока не будетъ заключенъ контрактъ лтъ на семь, когда нечего уже будетъ бояться, что онъ снова попадетъ на иждивеніе прихода.

— Ну-съ, — сказалъ мистеръ Соуэрберри, надвая шляпу, — чмъ скоре будетъ продлана вся эта исторія, тмъ лучше. Ноэ, оставайся въ лавк, а ты Оливеръ надвай шапку и слдуй за мной.

Оливеръ повиновался и послдовалъ за хозяиномъ. Нсколько времени шли они по одной изъ очень густо населенныхъ частей города, а затмъ свернули въ узенькую улицу, несравненно боле грязную и жалкую, чмъ та, по которой они только что шли; здсь они остановились, чтобы отыскать домъ, куда ихъ послали. Дома съ обихъ сторонъ улицы были высокіе и обширные, но очень старые и населенные представителями самаго бднаго класса, что было видно по грязному и заброшенному фасаду ихъ, не говоря уже о неряшливо одтыхъ мужчинахъ и женщинахъ, которые случайно шныряли по улиц, сгорбившись и скрестивъ руки на груди, или просто сложивъ ихъ. Въ большей части этихъ домовъ были когда то лавки, но вс он теперь были или наглухо заколочены, или совсмъ почти развалилиісь; жилыми были только верхнія комнаты. Нкоторые дома, сдлавшіеся отъ времени и ветхости нежилыми, поддерживались въ предупрежденіе обвала огромными столбами, приставленными верхнимъ концомъ къ стн и глубоко врытыми въ землю нижнимъ концомъ. Но даже и эти ветхія развалины служили, повидимому, ночлежнымъ пріютомь для многихъ бездомныхъ бдняковъ; нкоторыя изъ досокъ, которыми были заколочены двери и окна, были въ иныхъ мстахъ раздвинуты такъ, что получалось отверстіе, черезъ которое свободно могъ пролзть человкъ. Трущобы эти отличались грязью и невыносимой вонью. Тамъ и сямъ внутри нихъ копошились крысы, отъ голода превратившіяся чуть не въ скелеты.

Ни молотка, ни звонка не оказалось у открытой двери, гд остановились Оливеръ и его хозяинъ. Осторожно пробираясь по темному корридору и прижимая крпко къ себ Оливера, чтобы онъ не испугался, поднялся гробовщикъ на верхушку перваго пролета лстницы. Остановившись на площадк противъ двери, онъ нсколько разъ постучалъ по ней суставомъ своего пальца.

Дверь открыла молодая двушка лтъ тринадцати, четырнадцати. Гробовщикъ, осмотрвъ внимательно комнату, сразу узналъ по нкоторымъ примтамъ, что она именно та, куда его направили. Онъ вошелъ, а за нимъ Оливеръ.

Комната была очевидно нетоптлена и у холоднаго очага стоялъ какой-то мужчина и машинально грлъ себ руки. Позади него стоялъ низкій стулъ, на которомъ сидла старуха. Въ противоположномъ углу толпились дти, покрытыя лохмотьями, а на полу, прямо противъ дверей, на тоненькомъ матрасик лежало нчто, покрытое рванымъ одяломъ. Оливеръ вздрогнулъ, взглянувъ на это мсто, и еще больше прижался къ своему хозяину; мальчикъ сразу почувствовалъ, что это трупъ.

Лицо у мужчины, стоявшаго подл очага, было худое и блдное, волоса и борода съ просдью, глаза красные. Лицо у старухи было совершенно сморщенное; изъ подъ нижней губы у нея выглядывали два, пока еще уцлвшихъ зуба, но зато глаза ея были совсмъ живые и проницательные. Оливеръ со страхомъ смотрлъ на мужчину и на старуху. Они такъ походили на крысъ, виднныхъ имъ внизу.

— Никто не сметъ подходить къ ней! — крикнулъ мужчина, когда гробовщикъ подошелъ къ тлу. — Назадъ! Чортъ васъ возьми, назадъ, если жизнь вамъ дорога!

— Что за безразсудство, голубчикъ мой, — сказалъ гробовщикъ, насмотрвшійся вдоволь на горе во всхъ его видахъ и у разныхъ классовъ. — Какое безразсудство!

— Говорю вамъ, — сказалъ мужчина, сжимая кулаки и съ бшенствомъ топнувъ по полу, — говорю вамъ, что я не позволю закопать ее въ землю! Она не будетъ отдыхать тамъ. Черви будутъ грызть ее… но не будутъ сть ее… она вся высохла.

Гробовщикъ не отвчалъ ничего на этотъ безумный бредъ. Онъ вынулъ изъ кармана тесьму и опустился на колни подл тла.

— Ахъ! — сказалъ мужчина, заливаясь слезами и падая на колни у ногъ своей жены, — становитесь на колни, становитесь на колни!.. На колни кругомъ нея, вс вы, и слушайте мои слова! Говорю вамъ, она умерла отъ голода. Я не думалъ, что ей такъ худо, пока у нея не началась лихорадка… когда кости стали у нея видны подъ кожей. У насъ не было ни дровъ, ни свчей; она умерла въ темнот… въ темнот. Она не могла даже видть лица своихъ дтей, хотя мы слышали, какъ она звала ихъ по имени. Для нея просилъ я милостыни на улиц, а они заперли меня въ тюрьму. Когда я вернулся, она умирала и вся кровь въ моемъ тл остановилась, потому что она умерла отъ голода. Клянусь всевидящимъ Богомъ, они уморили ее голодомъ!