Оливковое дерево

Еще год я учился в магистратуре (и еще год после этого). А потом – как раз когда уже махнул рукой почти на все и был готов довольствоваться академической наукой и стать «д-ром», а со временем и профессором философии – получил электронное письмо, пересланное мне моим собственным профессором.

Оно исходило от некоего правительственного ведомства в Милбанке – я знал, что это улица ровно по соседству со зданием парламента. По существу, в письме мне предлагалось пройти собеседование для работы в аналитическом центре правительственной политики.

Признаться, прочитав его, я лежал на узкой койке в своем убогом оксфордском жилище и неудержимо хохотал. Очевидно, годовалое правительство желало – и я цитирую – «подключить самые светлые молодые умы к последующим политическим решениям, принятым ради будущего Британии».

На повестке дня был референдум по Евросоюзу, как быть с Шотландией, Национальная служба здравоохранения, иммиграция…

Другими словами, ВСЕ И СРАЗУ.

Ну что же!

Честно говоря, я согласился ради смеха, просто чтобы сказать, что ходил, чтобы можно было написать об этом в Фейсбуке и Твиттере и произвести впечатление на друзей. Особенно на некоторых подруг, которые – ну может быть – увидят, даже если я об этом не узнаю.

В конце концов, это было то, о чем мы оба мечтали…

Я сидел в шикарном кабинете в руководящем центре британского правительства и оживленно оглядывался в поисках красной кнопки, которая начнет Третью мировую войну. Потом вытянул шею направо, чтобы проверить, возможно ли подать сигнал отсюда прямо в здание МИ-6 на другом берегу Темзы.

Мне задали много вопросов, возможно с подвохами, потому что на них было невероятно легко отвечать. Признаться, сосредоточиться не получалось, потому что я все время воображал, как сюда врывается Дениэл Крейг и говорит, что я выдаю сверхсекретную информацию русским шпионам. И последующую перестрелку, в которой он спасет мою жалкую шкуру.

К сожалению, Марк и Эндрю («Зови меня Энди») были парой довольно заурядных немолодых чиновников, которые проглядели мое поспешно составленное резюме, а потом попросили высказать мнение о том, как, с моей точки зрения, «современная молодежь» относится к возвращению тори к власти. И что бы я сделал, чтобы изменить это (очевидно, негативное) отношение.

Я не использовал много отличных кантианских цитат, которые мог бы оттарабанить. Вместо этого я изложил карманную философию, которую инстинктивно понял еще ребенком, чувствуя, что Марк и «Энди», возможно, ценят «простого человека» больше, чем спеца, извергающего наукообразный жаргон.

Потом я ушел, посмеиваясь над нелепостью всего этого. Всегда голосовал за либеральных демократов, потом свернул влево вместе со всем философским факультетом – и вот меня приглашают играть на другой стороне.

Сделав видео для Снапчата возле Милбанка и объявив, где я был и что делал (возможно, сразу же уничтожив все свои шансы, учитывая, что, наверное, надо себя вести осмотрительно, если хочешь работать на правительство; но кого это волнует?), я направился мимо Вестминстерского дворца к станции метро, не питая абсолютно никакой надежды, что мне предложат работу. Если и есть область, в которой меня нельзя поколебать, так это мои фундаментальные убеждения:

Равенство, Эгалитаризм и Экономика…

Интересно, что я помню, как спускался в метро и думал, что последнее «Э» – единственное, что отвечает манифесту нынешнего правительства. Факт: усердную работу следует вознаграждать. Факт: капиталистические страны мира стали самыми богатыми. Факт: значит, они могут кормить, обучать и заботиться о самых уязвимых среди нас.

Или, во всяком случае, должны бы. В Утопии и в моих мечтах.

Не было никого, кто знал больше философских теорем, чем я. Невероятно раздражающим (и бесконечно увлекательным) было то, что всегда существует другая точка зрения или мнение – одно противоречащее другому. К сожалению, за четыре долгих года построения теорий о человечестве и мире я также осознал, что обладание всеми книжными знаниями, какие возможны для человека моего возраста, о том, что движет людьми, не помогло мне ни на йоту в личной жизни. Которая была на тот момент, мягко говоря, катастрофичной.

Я также не был убежден, что на практике это помогло хоть кому-либо еще. Перечитав этот дневник, я сознаю, что, хотя в тринадцать лет и назвал себя настоящим занудой, я почти не изменился. Просто научился выражать свои детские мысли и чувства в научной форме.

Через неделю я нашел на дверном коврике письмо, сообщавшее, что мне предложили работу.

И снова я лежал на узкой койке и истерически хохотал. Потом снова прочитал письмо, уже внимательнее, и прибег к языку, который не одобряю, когда посмотрел, какую зарплату мне предлагают.

М-да. Э-э-э… о-фи-геть!

А потом я заплакал. Громко и неэстетично, добрых десять минут вытирая текущие из носа сопли.

Жалкое, но вполне оправданное в тех обстоятельствах зрелище.

Потому что был человек, с которым мне отчаянно хотелось разделить этот момент. Но которого не было рядом со мной и, возможно, никогда больше не будет.