Омар Хайям. Гений, поэт, ученый

– Сегодня уже пошел двадцатый день, с тех пор как письмо от достопочтенного Низам ал-Мулка ждет ответа, хотя я и говорил тебе, о господин, о его срочности. Гонец очень спешил доставить его. Я не спускаю с него глаз, ведь Низам ал-Мулк пишет только по очень важным делам. Принести его сейчас?

Омар совсем забыл об этом письме. Вскрыв письмо, он стал читать его, прикусив губу.

«Бисмилля, ар рахман ир рахим, – начиналось письмо. – Во имя Аллаха всемилостивейшего и милосердного, сейчас же и без всякого промедления отпиши Малик-шаху, уверяя его, что положение звезд на небе неблагоприятно для его возвращения в Нишапур. Я настоятельно желаю, дабы он продолжил войну на землях к северу от Самарканда. Я получил донесение из его лагеря, что он подумывает о возвращении в Хорасан и роспуске половины своего войска вплоть до весны».

Омар снова перечитал письмо с начала до конца, затем разорвал его на кусочки. Слишком рискованно было облекать подобные слова в строчки письма, Низам знал это, как никто другой. К тому же астроном и без того делал больше ложных предсказаний по указке Низама, чем ему хотелось бы.

И если Великий визирь пекся лишь об интересах государства, все же Малик-шах оставался султаном. Султан провел большую часть последних лет в воинском седле. И если он желал мира этой зимой, почему же следовало препятствовать этому его желанию? Если бы сейчас Омар находился в Нишапуре, он, возможно, рассудил бы иначе.

Но здесь, в этом саду, где он имел возможность вести беседы с Газали, где он познал вкус счастья с Айшой, и… Приказав Исхаку принести ему бумагу и сургуч, он написал в ответ Низаму только одно слово: «Нет». И поставил под ним свою подпись – «Хайям». Свернув бумагу, он запечатал ее своей печатью.

– Пошли это с нарочным к достопочтенному Великому визирю, в Нишапур.

– Сейчас, – подал голос Замбал-ага, – Великий визирь в Рее, занят подавлением религиозного восстания.

Рей находился далеко к западу от Нишапура, больше недели пути верхом на большом скаку.

– Выясни, где он находится, и направь письмо к нему.

– Будет исполнено. – Исхак с любопытством повертел послание в своих скрюченных руках. – И все же – это до странности короткое письмо, о мой господин, и…

– Дабы удовлетворить твое любопытство, скажу: там всего одно слово, и слово это – «нет». А ниже стоит моя подпись – «Хайям». Не посылай Ахмета, – задумавшись, добавил Омар, уже машинально.

Направляясь к дому, он остановился подле костра, разведенного у дороги. Этот небольшой костер поддерживали три главных садовника – Хусаин, Али и Ахмет, на корточках примостившиеся вокруг огня. Они встали при его приближении, сложив руки в почтительном приветствии.

– Да принесет тебе этот день радости, о господин, – произнес Хусаин.

Омар бросил в пламя костра все, что осталось от письма Низама, и стал ждать, пока все клочки бумаги не обуглились, и затем отправился дальше. Три садовника наблюдали за ним с большим интересом, а когда снова уселись подле костра, у них появилась новая тема для разговора.

– Вне сомнения, – важно произнес Хусаин, – то было послание необычайной важности. Какой прекрасный почерк!

– И печать, – глубокомысленно вступил в разговор Али, – была красная. Такая же красная, как на печатях Низам ал-Мулка. Посмотрите, от нее в костре словно капли крови.

Они не отрывали глаз от темно-красных капель, которые исчезали в пепле. Спустя какое-то время Ахмет поднялся и долго бродил по окрестностям, пока не наткнулся на Замбал-агу, уже связывающего узел со своими вещами, готового отправиться в путь.

Ничто, казалось, не беспокоило Айшу. Когда Омар спросил ее, неужели ей ничего не хочется, она немного подумала, потом призналась, что ей хотелось бы немного нового шелка на платье и серебряную нить, чтобы вышить его, и кувшинчик с мускусом с небольшой добавкой амбры и масел. И это все. Когда он подарил ей полированный золотой обруч на голову, она вскрикнула от восторга. И почти час придумывала себе все новые прически, по-разному закрепляя на волосах этот обруч, и изучала свое отражение в серебряном зеркале. Время от времени она вытягивалась на ковре подле него и, глубоко вздохнув, засыпала так же легко, как ребенок. К добродушным и медлительным персам, которые служили в доме и вели хозяйство, она испытывала лишь спокойное презрение.

– «Завтра»! – восклицала она. – У них всегда все «завтра». Они все время говорят о случившемся «вчера» и всегда все делают «завтра».

– Но они счастливы.

Айша об этом не подумала. Они жили совсем другими эмоциями: они легко начинали смеяться и так же легко начинали плакать.

– Ну а ты, Айша, – настаивал он, – сама живешь только сегодня?

– И только тогда, когда ты рядом, – ответила она, внимательно глядя ему в глаза.