Омская зима

Дни августа прозрачны и светлы.
Плывет, за все цепляясь, паутина.
Поля щедры, накрыты, как столы,
стоит хозяйкой у межи рябина.

И дальний отсвет медленных зарниц

нам говорит, что лето на исходе,
и стаи птиц, большие стаи птиц,
как приложенье к сводкам о погоде.

И в небе неподвижны облака,

они застыли, словно на эмали.
Уходит безымянная река
из этой дали к новой дали.

И добрым мыслям нет еще границ,

душа все ждет неведомой удачи.
Лежат холмы, как слепки с древних лиц,
славянский профиль четко обозначив.

* * *

Воздух родины,

хрупкий и чистый,
на морозе
кристаллами стал,
и над рощей,
по-зимнему мглистой,
поднимаясь,
на солнце сверкал.
Я люблю,
дорогая Отчизна,
эти поздние
искры рябин,
хоть порою
судьба и капризна —
жизнь не мыслю
без этих равнин,
без убранства
заснеженной дали,
без назойливых
песен синиц,
без родимой
застиранной шали,
без открытых,
доверчивых лиц.

* * *

Вода густеет,

вымерзает,
Вот-вот добьет ее мороз.
У нас в России не бывает,
чтоб жизнь прожить без
                                    слез.
У нас у каждого —
                            по горю,
и по беде,
и по звезде…
Дороги,
что лежат по полю,
так одинаковы везде.
Я нелегко по ним шагаю.
Я не предвижу их конца.
Но их начало твердо
                                знаю —
у материнского лица.

* * *

Деревня спит открыто и глубоко.

Горланят молодые петухи.
Встает заря над склонами востока.
Деревья предрассветные тихи.
И дума нарастает бесконечно,
и каждый миг тревогою объят,
спешит судьба
                       путем куда-то Млечным,
и на нее созвездия глядят.
Сорвусь —
                 сгорю за дальними стогами
у чьей-нибудь любови на виду,
и конь заржет и полетит кругами,
ловя губами яркую звезду.
И что-то на земле должно случиться
взамен сгоревшей
                            на небе звезды…
И женщина пусть в птицу превратится,
минуя день и час своей беды.
Совьет гнездо поодаль от жилища,
и вырастит любимого птенца.
Какая ночь!
Друг дружку души кличут,
не распознав родимого лица.

* * *

Мой красный

узенький трамвай —
кондукторша в углу —
гремит сквозь юность:
— Поспевай!
И я за ним бегу.
Бегу не год,
бегу не два,
бегу —
вдоль ленты лет…

Уже кондукторша седа,

вагон утратил цвет.
Теперь он светлый,
голубой
в иную даль спешит.
— Доволен ли
своей судьбой? —
кондукторша кричит.
Я ей в ответ
машу рукой —
не подыскать слова…

Стою один

перед рекой —
молчит река-Нева.

* * *

Не торопись проститься с летом

у Белокаменных столбов,
бредя тропинкою, кюветом,
с корзиной полною грибов —
холодных, чистых, маслянистых,
растущих ночью в тишине
в лесах калужских травянистых,
так близких и понятных мне.
Пускай они полны печали,
сухой осенней тишины.
И успокоенные дали
насквозь прозрачны и слышны.
И журавлиный крик протяжный
повиснет в сетке паутин…
В такое время очень важно
понять,
           что ты ведь не один,
что к дому выведет дорога,
где, словно почесть за труды,
мать встретит прямо у порога
и примет ранние грибы.

ПИШИТЕ ПИСЬМА МАТЕРЯМ

Пишите письма матерям,

пишите все,
                  и без обмана.
Они их ждут,
                    проснувшись рано,
надоедая почтарям.
Их, получив,
читают вслух,
от посторонних взглядов прячут,
сидят обдумывают,
плачут,
и снова их читают вслух.
Ответы пишут не спеша,
несут на почту лично,
сами,
сверяют адреса часами —
спокойной чтоб была душа…
Пишите письма матерям,
пишите все,
                  и без обмана.
Они их ждут, проснувшись рано,
надоедая почтарям.