Омская зима

БЫЛЬ О РОЯЛЕ

Зима еще стояла.
                          Мел февраль
по улицам
                заснеженного Томска…
Первопричиной
                        этого знакомства
был блютнеровский
                               старенький рояль.
Реликвия,
               потрепанный товар,
гроб с музыкой
                       под крышкою рояльной.
Все сто его достоинств
                                   нереальных
смог оценить бы
                         только антиквар.
За годы
            в этой тучке грозовой
громовые басы
                       вконец иссякли.
Расстроился рояль…
                                Восьмой десяток
пошел уже
                 владелице его…
И приходил
                  застенчивый студент
в квартирку
                  со скрипучими полами,
затем,
          что наша Ольга Николавна
спасала
            свой дражайший инструмент.
Как нянька,
                  от больного в стороне,
она шептала:
                     «Да, он безнадежен.
Но вы попробуйте. Вот фетр,
                                            вот пассатижи…» —
и проводила пальцем
                                 по струне.
Сдавался неохотно
                              прошлый век.
Вовсю скрипел педалью
                                     символ веры.
Но снова в хаос
                         дерева и фетра
музыка шла,
                   и был за нею верх.
В ней были звуки той,
                                  иной поры,
росла в рояле
                     грозная свобода,
он вырывался
                     из своих обводов,
как будто
               револьвер из кобуры.
Он был готов
                    сойтись лицом к лицу
с несовершенством
                              суетного мира…
Врывался через форточку
                                       в квартиру
колючий ветер…
                          Шел февраль к концу…
А следом шли
                     другие времена,
и все яснее
                  виделось оттуда:
одна тональность,
                            правота одна —
у сердца,
               пробужденного от сна,
и «Революционного
                              этюда»!

* * *

В деревне заскрипели ставни,
живее стали голоса:
откуда-то из Казахстана
пришла июльская гроза.

И вот уже за пыльным трактом,
на поле дальнее сойдя,
грохочет туча, словно трактор,
и тянет борону дождя.

Как будто тракторист небесный
заснул,
           и эта борона
прошлась по «ЗИЛам» у разъезда,
по жестким гривам табуна.

А там — за реку, за околок
глядишь — простыл ее и след…
Лишь радуга, как спелый колос,
упруго клонится к земле.

* * *

Сколько в сердце ношу — не ведаю,
не припомню, с какой поры —
веру в светлую речку Ведугу,
в омут дедовский и обрыв.

Но в каких ты сегодня зарослях,
затерялась в каком логу?
Где течешь, былая красавица,
отыскать тебя не могу.

Может, ориентиры неверные,
может, выбран окольный путь, —
только с верой своей, наверное,
я найду тебя как-нибудь.

И когда блеснешь из-за веток
ручейком, уходящим в песок,
я отдам тебе веру, Ведуга —
…может быть,
                     и тебя спасет.

Владимир Макаров