Ому

Если бы не это таинственное обстоятельство и не отвратительный вкус самогона Варви, я посоветовал бы всем путникам, идущим вдоль берега в Партувай, остановиться у Скалы и навестить старого джентльмена — тем более что он угощает бесплатно.

Глава LXXIII ПРИЕМ, ОКАЗАННЫЙ НАМ В ПАРТУВАЕ

Как только мы пустились, наконец, в путь, я выбросил свои сандалии, к этому времени совершенно сносившиеся, чтобы составить компанию доктору, вынужденному теперь идти босиком. Быстро придя снова в хорошее настроение, он заявил, что в общем ботинки были лишь обузой и что мужчине решительно более пристало обходиться без них.

Он это сказал, нелишне будет отметить, когда мы шли по мягкому травяному ковру, даже в полдень слегка влажному, так как наш путь пролегал в тени деревьев.

Выйдя из леса, мы очутились в пустынной песчаной местности, где солнечные лучи основательно жгли; гравий под ногами был почти так же раскален, как под печи. Трудно представить себе те крики и прыжки, какими сопровождался каждый наш шаг, как только мы вступили на этот участок. Мы не смогли бы его пересечь — во всяком случае до захода солнца, — если бы на нем тут и там не росли мелкие сухие кусты, в которые мы то и дело засовывали для охлаждения ноги. При выборе куста требовался точный расчет, ибо при малейшей неосмотрительности могло случиться так, что, сделав новый прыжок и убедившись в невозможности добраться до следующего куста без промежуточного охлаждения, вы должны были бежать обратно на старое место.

Благополучно миновав «Сахару», или «Огненную пустыню», мы успокоили боль в полуобожженных ногах приятной прогулкой по лугу с высокой травой; пройдя его, мы увидели несколько беспорядочно раскиданных домов, приютившихся под сенью рощи на окраине деревни Партувай.

Мой товарищ стоял за то, чтобы войти в первый попавшийся дом; однако когда, приблизившись, мы как следует присмотрелись к этим строениям, их претенциозный, во всяком случае для туземного жилья, вид заставил меня поколебаться. Я подумал, что в них, возможно, живут высшие вожди, со стороны которых вряд ли приходилось рассчитывать на особо теплый прием.

Мы стояли в нерешительности, как вдруг из ближайшего дома нас окликнули:

— Арамаи! арамаи, кархоури! (Входите, входите, чужестранцы!)

Мы сразу же вошли, и нас встретили очень тепло. Хозяином дома был островитянин с аристократической внешностью, одетый в широкие полотняные штаны и легкую белую рубаху, подпоясанную, по моде испанцев из Чили, красным шелковым шарфом. Он подошел к нам, держась непринужденно и просто, и похлопав себя рукой по груди, представился: Эримеар По-По, или, если вернуть христианскому имени его английское произношение, — Джеримайя По-По.

Такое забавное сочетание имен у жителей островов Товарищества объясняется следующим. Совершая над туземцем обряд крещения, миссионеры, на чей слух его родовое имя нередко звучит оскорбительно, настаивают на замене той части его, которая кажется им неприемлемой. И вот когда Джеримайя подошел к купели и назвал себя Нармо-Нана По-По (что примерно означает Вызывающий на бой дьяволов во тьме), почтенный священнослужитель заявил ему, что такое языческое имя ни в коем случае не годится и необходимо заменить хотя бы дьявольскую его часть. Затем жаждавшему вступить в лоно церкви предложили на выбор весьма благопристойные христианские имена. То были Адамо (Адам), Ноар (Ной), Давидар (Дэвид), Эаркобар (Джемс), Эорна (Джон), Патура (Питер), Эримеар (Джеримайя) и т. д. Вот так-то он и стал называться Джеримайя По-По, то есть Джеримайя-во-Тьме.

В ответ мы также назвали свои имена, после чего хозяин пригласил нас сесть; усевшись и сам, он задал нам множество вопросов на смешанном англо-таитянском наречии.

Отдав распоряжения какому-то старику приготовить еду, хозяйка, крупная благодушная женщина лет за сорок, также подсела к нам. Наш грязный, запыленный с дороги вид давал, должно быть, добросердечной даме обильную пищу для сочувствия, и она все время жалостливо смотрела на нас, издавая скорбные восклицания.

Впрочем, Джеримайя и его супруга были не единственными обитателями дома.

В углу на широкой туземной кровати, стоявшей на столбиках, возлежала нимфа; полузакутанная своими длинными волосами, она только собиралась приступить к утреннему туалету. Это была дочь По-По, и при этом очень красивая маленькая дочь, не старше четырнадцати лет, с самой очаровательной фигуркой, напоминавшей едва распустившийся бутон, и большими карими глазами. Ее звали Лу — прелестное милое имя, вполне подходившее к ней, потому что милей и благородней девицы не было на всем Эймео.

Маленькая Лу оказалась, однако, холодной и высокомерной красавицей, которая никогда не удостаивала нас своим вниманием и лишь изредка окидывала взором, выражавшим ленивое безразличие. Столь презрительное отношение немало уязвляло меня и доктора, ведь на груди у нас едва просохли слезы девушек из Лухулу, горько рыдавших при прощании с нами.