Омут

– Да, моё лечение немного затянулось. Но все люди разные, и степень заболевания тоже у всех разная. Мой случай не самый лёгкий. Может, поэтому так долго? Во всяком случае, я не против длительного пребывания здесь, я же говорила уже. Надеюсь, тебе тоже понравится.

– Спасибо, – сказал я и увидел, что в нашу сторону идёт Аглая.

За ней медленно плёлся мой сосед Лёха. Складывалось впечатление, что идёт он против воли, освещая своей кислой миной всех, кто встречался на пути.

– Николай! – как всегда жизнерадостно воскликнула Регеций. – Мне Алексей сказал, что вы уже успели познакомиться, но я хотела бы представить вас друг другу поближе. Вы не против?

– Конечно, Аглая, – пожал я плечами.

– Замечательно! Дело в том, что Алексей – один из… м-м-м… самых бывалых наших постояльцев. Сколько ты уже с нами, Лёш?

– Одиннадцать месяцев, – вздыхая и демонстративно переводя взгляд с одной верхушки дерева на другую, ответил тот.

– Одиннадцать полезных, прекрасных месяцев! – подытожила Аглая и потрепала Лёху по волосам так, будто он был не человеком, а каким-нибудь домашним питомцем.

Вот только хвоста у Лёхи не было. Но если бы хвост и был, то он всё равно не завилял бы им от удовольствия.

Прогулка длилась не дольше часа. За это время я успел пройтись с Татьяной под руку по парку и рассказать о каких-то незначительных деталях своей прежней жизни. Слова приходилось подбирать очень аккуратно, чтобы не выдать ничего такого, о чём ей нельзя было знать. Татьяна расспрашивала о моей прежней работе, жене, родителях. Интересовалась, откуда я родом и чем увлекаюсь. Очень заинтересовалась поиском монет. Просила, чтобы я обязательно показал ей свою коллекцию находок после того, как окажемся на свободе.

Я говорил, а сам непрестанно рыскал глазами вокруг, изучая местность и просчитывая все возможные варианты побега. И вариантов, на удивление, хватало. Двор корпуса отделения экспериментальной психиатрии не охранялся и не огораживался даже самым обычным забором. Всё было открыто! По крайней мере, в рамках больничного комплекса, который был, повторяю, просто огромным. Мы гуляли с Татьяной вдвоём, отойдя от основной группы на приличное расстояние. Я оглянулся в ту сторону, откуда мы шли, пребывая в полной уверенности, что за нами вьются как минимум два конвоира, но обнаружил, что мы остались в полном одиночестве. Остальных даже не было видно за плотными ветвями кустов.

– А ты никогда не думала о том, чтобы сбежать отсюда? – спросил я, когда убедился, что рядом никого нет.

– Думала, конечно, – хмыкнула Татьяна и сильнее вцепилась в мою руку, будто ёжась от холода. – Будь уверен, в первые дни только об этом и думала. Тем более, это не так уж и сложно сделать. Но зачем? В чём смысл? Сбежать, чтобы до конца дней скрываться? Я наконец нашла реальную возможность победить то, что мне с рождения мешало нормально жить. Да ещё и так безболезненно. Я же говорила уже, как меня лечили. Так от чего бежать-то? От спасения? Всё равно поймают. Только в это отделение путь уже будет заказан. А на электрошок и нейролептики я больше ни за что не соглашусь. Лучше уж тогда… – Она запнулась и смолкла.

Мне вдруг стало по-настоящему жаль её. Эта женщина имела то, что может быть единственно ценным в любом человеке. Но общество, в котором она живёт, вынуждает её считать этот бесценный дар дефектом, от которого непременно нужно избавляться. Мучительно избавляться!

– А ты уверена, что твоё нынешнее состояние – это заболевание?

– Что ты имеешь в виду?

– То, что любовь и сострадание – это дар, а не недостаток. Представь себе мир, в котором каждый человек наделён способностью чувствовать то, что можешь чувствовать ты. Родители безмерно любят своих детей. Мужья боготворят своих жён, а жёны посвящают себя всецело своим семьям. Старики не отправляются на убой повзрослевшими детьми в хосписы, а нянчат внуков, которых любят даже больше, чем собственных детей. Там, прощаясь, люди желают друг другу не денег, а удачи, здоровья и счастья. Не всегда искренне, конечно, но чаще – это правда. Представь мир, где для лечения больных детей абсолютно чужие люди отдают последние деньги, а умерших друзей и родных провожают в последний путь со слезами на глазах. Что, если больны не мы, а весь остальной мир? Что, если это его нужно лечить?

– Если бы я не видела, какое волшебство творит с постояльцами Аглая, я подумала бы, что ты безнадёжен, Николай, – тихо сказала Татьяна. – Ты никогда не думал над тем, чтобы книгу написать? Фантазия у тебя потрясающая.

– Это не фантазия, – сказал я и тут же прикусил язык.

Причём прикусил по-настоящему. Так, что стало больно. И пока я мысленно ругал себя за излишнюю болтливость, Татьяна сказала: