Омут

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашел ее в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от пыли, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

– Семенов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощанье:

– Я вас любил, любовь еще быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! – и, в очередной раз уверив ее в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Судя по тому, как вел себя Гена, когда я пришел к нему с поля, пустота этого мира на него нисколько не повлияла. То есть, повлияла, конечно, в какой-то мере, но все же он остался нормальным, полноценным человеком. Он сильно отличался от остальных. Это не бросалось в глаза, но я был уверен, что никто из «местных» даже не задумался бы о том, чтобы дать мне одежду, не говоря уже о деньгах на дорогу. Скажу больше: даже если бы я попросил у кого-то одежду и деньги, меня бы, в лучшем случае, послали на три буквы. А Гена дал! Сам!

Выходя из здания больницы в духоту июльского полудня, я думал только об одном: нужно поскорее добраться до Гены, и подробно расспросить его обо всем. Я был просто уверен, что вижу не полную картину. Должна была быть какая-то лазейка, какая-то мелочь, которую я до сих пор не заметил. Что-то, что ускользнуло от меня, пока я отвлекался на несоответствия.

Поймал такси и уже через полчаса стоял в небольшой очереди у железнодорожной кассы пригородного сообщения. В нетерпении перетаптывался с ноги на ногу, раздражаясь на то, как медленно кассир обслуживает покупателей. Электричка должна была отправиться с минуты на минуту, а дождаться следующую я бы просто не смог – лопнул бы от нетерпения.

Прямо передо мною, в очереди, стояла полная мамаша с непоседливым, забавным мальчуганом лет трех-четырех, который ни секунды не стоял на месте. Он беспрестанно кружился, подпрыгивал, приседал и даже падал на пыльный пол вокзала, распевая, при этом, какие-то лишь ему одному известные песенки на ему одному известном языке. Точнее, это был и не язык вовсе, а просто набор ничего не значащих слогов, которые тот ловко складывал в четверостишия. Надо признать, получалось очень даже не плохо – рифма в его «песнях» присутствовала, да и мотив прослеживался веселенький. Мать то и дело одергивала сынишку за шиворот, но юркий непоседа ловко выкручивался и тут же принимался за старое.

Я улыбнулся. В этот момент мальчик посмотрел на меня. Смутившись, а может даже немного испугавшись, понурил голову и торопливо подошел к маме. Когда та положила ладонь на хрупкое плечо, он отвернулся от меня, обхватил обеими ручонками внушительных размеров бедро матери и прижался. Я снова улыбнулся. Глядя на этого малыша, удалось ненадолго забыть о том, где нахожусь, а когда поймал себя на этой мысли, чуть не подпрыгнул от свалившейся догадки! Мальчик снова посмотрел на меня и теперь тоже улыбался. Я присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с малышом, и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

– Привет. Тебя как зовут?

Тот задрал голову кверху, глядя на мать, которая сейчас не обращала на сына никакого внимания, затем снова посмотрел на меня и также шепотом ответил:

– Июса.

– Илюша?

Мальчик кивнул.

– А сколько тебе лет, Илюша?

Он вытянул вперед пухлую ручонку, сжатую в маленький кулачок, выбросил вверх четыре пальчика, растопыривая их в разные стороны, и с гордостью заявил:

– Два!

На лице заиграла довольная улыбка, красноречиво подтверждающая, что он очень гордится тем, что знает ответ на взрослый вопрос. То, что на самом деле он этого не знает, его не заботило.

– Ух, ты! Большой уже! И умный. Молодец!

Я не лукавил. Малыш и впрямь мне очень импонировал. Видимо, он это почувствовал и, отпустив мамино бедро, тоже присел на корточки, подражая взрослому дяде. Теперь его широкая улыбка открывала два ряда мелких молочных зубов.

– А маму ты любишь, Илюша? – спросил я нарочито будничным тоном, но при этом почувствовал, как от волнения кровь стучит в висках, а согнутые в коленях ноги наливаются горячим свинцом.

– Да-а-а… – протянул мальчик, – Юбью.

– Правда?

Он утвердительно кивнул.

– А мама тебя любит?

Малыш снова посмотрел на стоящую в очереди мать и пожал плечами. Я подумал, что мальчик просто может не понимать, о чем я его спрашиваю. И для того, чтобы убедиться, что ребенок ответил осознанно, попросил:

– А можешь показать, как сильно ты маму любишь?

Он не стал дожидаться повторной просьбы, быстро обхватил мамино бедро, прижался к нему щекой и, насколько мог, сильно сжал маленькие ручки. При этом его глаза блаженно прикрылись, а на губах засияла не менее блаженная улыбка. В этот момент рука женщины ласково погладила мальчика по голове. Скорее машинально, нежели осознанно.