Омут памяти

В-четвертых, он подозрителен по характеру. У меня и моих друзей вызывало недоумение то обстоятельство, что Горбачев ни разу не оставил меня вместо себя, когда был в разъездах, ни разу не поручил вести Секретариат, ни разу не назначил официальным докладчиком на ленинских или ноябрьских собраниях. В подобных ролях побывали почти все, кроме меня, хотя я и ведал идеологией. Даже на двух всесоюзных совещаниях по общественным наукам и проблемам просвещения доклады делал Егор Лигачев.

То ли Горбачев постоянно "ставил меня на место", поскольку ему внушали, что "Яковлев начал собственную игру", то ли боялся, что я наговорю в докладах чего-то лишнего. Не знаю. Мне иногда хотелось напрямую спросить Горбачева, в чем тут дело. Но я стеснялся поставить его в "неловкое положение".

Сегодня все это звучит смешно, даже вспоминать неудобно, а тогда было очень неприятно. Скажу честно, в то время я каждый раз переживал, и достаточно глубоко, воспринимая эти решения Горбачева как недоверие ко мне. Впрочем, так оно и было. Я знал, что Валерий Болдин не один раз, когда подходило время торжественных собраний, вносил меня в список возможных докладчиков, но Горбачев, как сообщал мне Болдин, всегда предпочитал других. Очень больно я воспринимал вопросы и моих друзей, и моих недругов: "Ты же учитель, а доклад по народному образованию делает инженер". Или: "Ты же член Академии наук СССР, а доклад по общественным наукам делает снова инженер. Что у вас там происходит?"

Эти вопросы для меня были как плевки.

Стоит рассказать, пожалуй, об одном эпизоде, о котором сегодня я читаю с улыбкой. Однажды у кого-то возникла идея попытаться примирить Горбачева с демократами. Собрались в этих целях шесть человек (трое — от президента, трое — от демократов). Я узнал об этом через несколько недель. А теперь ко мне попала записка, которая, видимо, и была результатом переговоров. Приведу отрывок из нее.