Омут памяти

Тот факт, что Жуков готовит мемуары, беспокоил многих, особенно военных, да и политиков тоже. Многие высшие военачальники боялись возможных оценок маршала. Тема жуковских мемуаров стала обрастать разными домыслами. В ЦК доминировало настроение в пользу их публикации, но руководство Минобороны упорно стояло на своем. Брежнев не торопился высказывать свою точку зрения, выжидал, хотел быть уверенным, что Жуков не расскажет о его, Брежнева, поведении на октябрьском пленуме, а также не напомнит о реальных «военных заслугах» руководителя государства. Иными словами, жуковские мемуары стали чуть ли не главным политическим вопросом.

Многоопытный, искушенный в византийстве Андрей Громыко в начале июня 1968 года рассылает «по верху» запись беседы третьего секретаря посольства СССР в Великобритании Кутузова с издателем Флегоном. Речь шла о мемуарах Жукова. Флегон заявил, что располагает копией мемуаров и намерен ее продать какому-нибудь издательству. Возможно, сказал Флегон, рукопись купят в США за миллион долларов.

Дипломат ответил Флегону в том плане, что Жуков — заслуженный военный и государственный деятель, но сейчас он стар, здоровье его пошатнулось, а поэтому публикация мемуаров, тайно вывезенных за рубеж, нанесет ему «непоправимый ущерб». Кутузов добавил, что подобная публикация может нанести ущерб и «государственным интересам Советского Союза». Жуков «это не какой-нибудь писатель Солженицын. Очень жаль старого маршала».

Беседа полна лицемерия, но именно она подтолкнула к тому, чтобы ускорить публикацию мемуаров. Как потом выяснилось, сам Жуков к утечке копии рукописи за рубеж никакого отношения не имел.

20 июня 1968 года отделы ЦК, в том числе и отдел пропаганды, где я работал в это время, вносят предложение издать мемуары Жукова на русском и иностранных языках. В записке сообщалось, что Жуков представил мемуары в издательство АПН еще в 1966 году. Тогда же было поручено редакционной группе совместно с автором внести в рукопись необходимые исправления и дополнения. При доработке основное внимание требовалось уделить «устранению субъективных оценок наиболее важных событий Великой Отечественной войны».

К этой записке мы приложили отзыв Гречко, Якубовского, Захарова, Епишева. После комплиментов в адрес Жукова начальники Минобороны писали, что мемуары нуждаются в существенной доработке. Военачальники утверждали, что

«Некоторые оценки предвоенного периода, данные в мемуарах, серьезно противоречат исторической действительности, принижают огромную работу партии и правительства по повышению военного могущества СССР, в неверном свете рисуют причины наших неудач в первый период Великой Отечественной войны. У автора получается, что эти причины кроются прежде всего в ошибках и просчетах политического руководства, которое якобы не приняло необходимых мер для подготовки наших вооруженных сил к отражению гитлеровской агрессии. Объективные же обстоятельства, определившие временное преимущество немецко-фашистских войск, упоминаются в рукописи вскользь».

Рецензенты жаловались, что Сталин, дескать, в некоторых случаях изображен Жуковым недостаточно хорошо осведомленным в военных вопросах, не знающим основных законов оперативностратегического искусства.

Историки, партийные журналисты, военные — все наперебой и вместе учили Жукова, что и как должен он вспоминать, о чем и каким образом размышлять. Тогда это не считалось ни диким, ни странным. А поскольку отзывы военных не исключали возможность публикации мемуаров после «переработки», их и надо было приложить к нашей записке.

Предложение обсуждалось на высшем уровне. Было высказано требование добавить главу о роли политработников в армии. Однако Георгий Константинович наотрез отказался писать такую главу. Уговоры не помогали. Сообщили об этом «наверх» — реакции никакой. Не хочет, и не надо. Беда невелика.

Через какое-то время новый руководитель АПН Иван Удальцов попросил маршала о встрече со мной. Сначала Жуков отказался — он не любил политический аппарат, а затем все же согласился. Я обязан был попросить разрешения на эту встречу у секретаря ЦК Демичева, но раздумал, опасаясь, что разрешения не получу.

Вместе с Удальцовым приехали к маршалу на дачу. Он был хмур, суров. Поздоровались, сели, молчим. Наконец Жуков буркнул:

— Ну?