Омут памяти

Опять пошел к Мазурову, рассказал ему о разговоре. Он посмеялся и посоветовал поискать какой-то другой выход. Карлу Непомнящему из АПН пришла в голову мысль позвонить в Дрезден и спросить, нет ли там шрифтов и наборщиков с чешским языком. Оказалось, есть, остались со времен войны. Непомнящий и еще работник из ГРУ полетели в Дрезден и выпустили «Руде право». К сожалению, на обратном пути вертолет, на котором летели наши коллеги, был сбит. До сих пор неизвестно, кто это сделал. В то время ходила версия, что его сбили немцы. Может быть, и наши. Скорее всего так. Оба товарища вместе с пилотом погибли.

На том выпуск «Руде право» и закончился.

Странное впечатление производили те руководители партии, которые жили в посольстве — Павловский, Швестка и другие. Единственный, кто не обливался от страха потом, — это Василь Биляк. Он спокойно ездил по городу, разговаривал с людьми. Регулярно ходил в здание ЦК, что-то там делал, встречался с Дубчеком, со Смрковским и с другими новыми деятелями. Правда, однажды на дверях его квартиры написали: «Убирайся, а то будет плохо». Наши военные отправили его семью в Москву, как и семьи других членов чехословацкого руководства.

Делать нам действительно было нечего. Газетчики сочинили две-три листовки, военные сбросили их с вертолетов. Но все это было как мертвому припарка. Буквально через неделю я сел в самолет и улетел в Москву, сказав Мазурову, что моя миссия, как говорится, закончилась, не начавшись. Он согласился.

Прилетел домой, доложился. В то время я был руководителем рабочей группы по составлению новой Конституции, поэтому сразу же уехал на дачу, в Волынское. В составе группы были виднейшие юристы страны, в том числе Лукьянов. Должен сказать, что в то время Анатолий Иванович играл положительную роль в составлении Конституции. Ее проект лежит в архиве. У меня осталось впечатление, что для того времени он был достаточно прогрессивным. Ну, скажем, в ней предусматривалось создание в Верховном Совете сената из виднейших деятелей страны. Нечто сносное было и по правам человека, о самоуправлении и что-то там еще, я уже запамятовал.

…Раздается телефонный звонок Подгорного. Просит прислать ему последний вариант проекта Конституции. Подгорный претендовал на то, чтобы возглавить всю эту работу — в то время он был председателем Президиума Верховного Совета. Но я знал, что «небожители» «наверху» очень ревностно относятся друг к другу, следят за каждым шагом своих коллег. Поэтому я тут же позвонил Черненко. Константин Устинович сказал, чтобы я ни в коем случае не передавал никаких текстов кому бы то ни было: докладывал только Брежневу.

Поскольку у меня с Черненко были довольно приличные отношения, я ему напомнил, что только что вернулся из Чехословакии.

— Ну и что ты там увидел?

Я рассказал. Он заявил, что немедленно доложит Брежневу. Жди звонка. И верно.

— Слушай, немедленно к Леониду Ильичу.

Брежнев принял сразу же.

— Ну, рассказывай. Тут мне Костя кое-что сообщил любопытное.

Я все повторил, сказав при этом, что, исходя из реальной обстановки и накала страстей, надо поддержать Дубчека, альтернативы, чтобы утихомирить ситуацию, нет. Критиковать Дубчека, что он окружил себя не теми людьми, бессмысленно. Он и сам не волен решать многие вопросы, ему надо дать возможность проявить себя «хозяином». Иначе в Чехословакии будет и дальше расти неприязнь к СССР. Рассказал ему о лозунгах, плакатах, радиопередачах. Поделился своими впечатлениями от митинга на центральной площади, на котором я присутствовал, подчеркнув, что конфликт не утихает, а обостряется. Защитников прежней власти очень мало. Когда говорят, что рабочие хотят пройтись по улицам, чтобы дать отпор «контрреволюции», это вранье.

Брежнев слушал внимательно, ни разу не перебил. Поблагодарил.

— Вот Дубчек, когда закончил партийную школу в Москве, просил оставить его секретарем райкома партии в Горьковской области, где родился. А теперь одни хлопоты, — посетовал Брежнев. Потом долго молчал, о чем-то думал. И совершенно неожиданно произнес озадачившую меня фразу:

— Знаешь, я прошу тебя не рассказывать все это Косыгину.

— Хорошо, Леонид Ильич.

Кто его знает, возможно, были какие-то разногласия в подходах. Мне говорили, хотя я не уверен в достоверности этой версии, что поначалу Косыгин был против этой интервенции, а когда она уже началась, выступал за жесткие меры.

Спустя некоторое время меня пригласил Суслов и тоже попросил рассказать о Чехословакии. Он знал о моей встрече с Брежневым. В конце беседы сказал: «А не кажется ли вам, что Удальцов перегибает палку, уж очень он агрессивно настроен против Дубчека. Его рекомендации в отношении Индры тоже не оправдали себя».

Суслов был прав по существу, но мы с Удальцовым — давние друзья, и потому я отделался общими фразами о сложной обстановке, в которой столкнулись разные интересы — как внутренние, так и международные.