Он говорит

Ну, а человек, про которого мне рассказывали, натерпелся страха и трепета, что там какой Кьеркегор. Хотя это был обычный Демис Руссос.

Вот что происходит, когда всякие певцы и вообще обеспеченные люди экономят на собственном самолёте и летают общественным транспортом. В результате этого полёта Демис Русосс — трах! — и похудел, потерял голос, но только о последнем ничего не знает. И оттого поёт всё то же самое, но — без голоса.

Так он и прочие люди, я вам про них не говорю, сами догадаетесь, порочат имя бизнес-класса, и теперь многие относятся к этому классу с недоверием. Стройная система разладилась, охрана дезориентирована, запахи перепутались, а я нахожусь в недоумении.

Жду, когда мне компот принесут, одинаковый для всех».

Он говорит: «А я всю жизнь в университете преподавал. Замечу, между прочим, что у меня никогда не менялось, так это неопрятность студентов — в области теоретической физики человек становится опрятным, только когда он в во фраке предстаёт перед шведским королём.

Но в моё время неопрятными были молодые люди в свитерах, брезентовых штормовках и со станковыми рюкзаками „Ермак“ через плечо. Знаете, что такое „Ермак“? Нет? Это была такая помесь детской коляски, раскладушки и рюкзака. Да Бог с ним.

Теперь у студентов неопрятность проявлялась по-другому — стохастически развешаны по лицам серьги, дырки в джинсах и привычка бросать ёмкости от пива под ноги.

А так-то ничего не изменилось. У меня, правда, никогда не было поточных лекций, даже на замене — я только на факультетских праздниках видел студентов в области больших чисел.

Точка общественного интереса и общественного признания сместилась от нас к пограничным наукам. Обывателю про частицы уже не интересно, он уже восхищался физиками, пугался физиков пятьдесят последних лет — после Бомбы. А теперь он пугается и восхищается, скорее биологами и химиками. Я сужу это даже по фантастической литературе — мыслящие полимеры, какие-нибудь чудо-мембраны в организме, коллоидный раствор-убийца… Впрочем, все убийцы, как и их жертвы, отчасти коллоидные растворы.

Химики устраивали свои праздники напротив, и, если мне нужно было ждать своих постаревших друзей, то из-за утреннего холода я поступил так же, как Пётр. Ещё не крикнул невидимый петух, не пробили ни единого удара часы на одной башне Главного здания, не качнулся на другой барометр, а я продал за тепло двух истуканов у входа. В этот момент мне казалось, что я продал их — Лебедева со Столетовым — оптом и каждого — в розницу.

Перешёл к химикам и стал греться у их стен.

А так-то ничего не меняется.

Разве теория струн превратилась в теорию мембран. Не тех, про которые знает обыватель, конечно.

Кстати, я на пятом этаже диплом защищал. Во время этой защиты будущий декан сказал мне:

— А я ничего не понял…

Я тогда ответил:

— Если кто-то чего-то не понял, то я могу ещё раз зачитать основные положения и выводы.

И зачитал.

А потом в ней же читал статистическую физику.

До этого в ней мне читали статистическую физику умный человек Грибов. Однажды Грибов вошёл в аудиторию, а за окном был серый месяц октябрь нерушимого и развитого социализма, жизнь текла медленно и безрассудно. Грибов прошёлся вдоль доски и сказал:

— Напоминаю вам, что вы живёте уже по зимнему времени.

И мы оценили эту фразу, потому что зимнее время — это зимняя сессия, и нечего хлопать ушами. Это был, кажется, первый год этого верчения стрелками.

Потом я аспирантом пришёл туда вести семинар, вышел к доске и произнёс эти слова.

И затем много лет произносил их, потому что круг замыкается, жизнь удалась, потому что зимнее и летнее время чередуется как смена преподавательского состава.

А то, что я не вечен, так ничто не вечно.

Даже магнитосфера Земли не вечна».

Он говорит: «А у меня с одним олигархом родство. Ну не родство, а таинственная связь. Мы в один день родились. Он ведь в Белоруссии родился, и я. Правда, я — в Минске, а он где-то рядом. Потом он в Ленинграде учился, и я. Только я раньше в Москву переехал. Он инженером был, и я был. Тут, правда наши пути разошлись. Как он в правительство пошёл, у нас на заводе дела разладились. Как он мне „Волгу“ за ваучер пообещал, так у меня „Москвич“ угнали. Или две „Волги“, не помню.

Потом и вовсе у меня завод загнулся, жена говорит: ты как к финансовому делу негодный, сиди дома, мне быт обеспечивай. Ну и детям тоже.

Ну я и стал обеспечивать — трое детей, как никак.

И вот сразу понял — моё.

В прошлой жизни был бы дворецким. А сам временами вспоминаю — как там Толя, что там у него? Суета, поди, интриги.