Он не хотел предавать

В октябре девяносто первого министр культуры Малышев был отправлен в отставку. Он не стал принимать предложений о новой работе, гордо написал заявление о выходе на пенсию по состоянию здоровья — и в пятьдесят лет остался не у дел. Может быть, ему казалось, что о нем еще вспомнят, еще придут и попросят, но никто не вспоминал, не приходил и не просил. О нем все забыли.

Вероника Николаевна заставила сына первым подойти к отцу, попросить прощения, и формально они примирились… Но это была такая же видимость, как у нее — видимость счастливого брака…

Андрей Виссарионович не скрывал раздражения новой властью. Казалось, ему доставляло удовольствие при сыне издевательски бросить мимоходом:

— Слышала, Вера? Поляков стал банкиром. Банкир! Сука продажная. Я этого банкира узнал, когда он в зале для делегаций в аэропорту Гандера, на глазах у всех, сгреб в свою сумку со стола все пакеты с орешками. Это то же самое, что тебя запустить в зал для заседаний, а ты первым делом собираешь в свою сумку бутылки с минеральной водой. Называется, пусти свинью за стол, а она и ноги на стол… Банкир! Его папаша — директор химкомбината в Воронеже. Сидел в середине восьмидесятых за взятки. Его жена в Комитет советских женщин к Терешковой обращалась, чтобы амнистировали старого хрена. Вот сейчас у таких людей в руках власть…

Юра молчал и никогда не вмешивался в разговор, но Вероника Николаевна чувствовала, что у сына свое мнение, свои взгляды. И когда после окончания института он пошел на работу в милицию, а затем в «Интерпол», она не удивилась — Юра поступал согласно со своими принципами.

Андрей Виссарионович, узнав о решении сына, издевательски заметил:

— Вор у вора палку украл. Кого защищать будешь?

Юра промолчал.

— В нашей семье ментов не было, — бросил провокационное замечание отец.

— Так что, предлагаешь мне сменить фамилию? — ответил Юра.

Андрей Виссарионович, казалось, только этого и ждал.

— Раз ты так решил — пожалуйста! — заявил он. — Продался с потрохами, так зачем же имя марать?

— И чем же я твое имя замарал? — сжав губы, спросил Юра.

— Перестаньте! — со слезами крикнула Вероника Николаевна, чтобы прекратить этот дурной разговор. — Вы оба с ума сошли! Хватит, замолчите, за что вы мучите меня?! Перестаньте!

Мужчины замолчали, разойдясь по своим комнатам, но что это меняло, что?!

Мира в доме не было. Была вражда с мелкими уколами и подковырками, ядовитыми замечаниями при напускной и подчеркнутой вежливости. Юра молчал, терпел, но любил ли он отца, как любил его в детстве? Нет. В нем тоже что-то умерло, очерствело, и Вероника Николаевна с болью наблюдала, как отдаляются друг от друга муж и сын, и все ее попытки сблизить их разбивались, как волна о каменный мол.

— Не понимаю, за что он меня так ненавидит? — спрашивал порой Юра и не верил, когда она убеждала его, что отец его по-прежнему, и даже сильнее, чем в детстве, любит и переживает за него.

Юра иронично улыбался:

— Ну если это называется любовью!..

И не верил.

Между тем Андрей Виссарионович действительно любил сына и по-своему переживал за него.

— Вырастил — и кого?! Хама! — часто сокрушался он. — Ни уважения к отцу, ни благодарности. Что я ему плохого сделал? Кормил, учил, растил, одевал, обувал… А теперь отец у него плохой, теперь отец у него дурак?

Все переломилось. Словно были две жизни — жизнь до и после.

Вот что такое был для Малышевых девяносто первый год…

Георгий окинул взглядом комнату.

— Надо же, министр, а я и не знал. Юра никогда ничего о себе не рассказывал.

Вероника Николаевна кивнула — да, сын не любил выставляться родством.

— А сейчас он чем занимается?

Вероника Николаевна ответила со вздохом.

— Теперь? Ничем.

— А как же вы живете?

— Пенсия, — развела руками Вероника Николаевна.

И, смутившись, поспешно добавила:

— Конечно, маленькая, но нам хватает. Какие у стариков особые расходы? Дети, внуки, но у нас их нет.

Голос ее осекся. Она улыбнулась через силу.

— Вы пейте чай, Георгий, совсем остыл. Может, подогреть?

Прикасаться к чужой беде порой просто невыносимо. Бессмысленны слова, и любые утешения не приносят облегчения душе. Да и что сказать?

— А кто это на той фотографии, рядом с Элизабет Тейлор? — спросил Гольцов первое, что пришло в голову. — На Красной площади?

Вероника Николаевна повернула голову и посмотрела на снимок в рамке. Усмехнулась:

— А вы в детстве в кино бегали?

— А как же, — подтвердил Георгий. — Я помню эту актрису, только имя… Вера Кадочникова?

— Она самая.

— Вы на нее похожи.

— В самом деле? — неестественно натянутым тоном произнесла Вероника Николаевна, дернула бровью, и вдруг до Георгия дошло — так вот почему ее лицо казалось ему знакомым! Не только потому, что она похожа на Юру.

— Это вы?!

— Что, не похожа?

— А я голову ломаю весь вечер, ну кого же вы мне напоминаете! А почему Кадочникова, и Вера, а не Вероника?

— Кадочникова — это моя девичья фамилия, а имя… В ту эпоху было модно бороться с космополитизмом, а имя Вероника звучало для наших чиновников из Минкульта слишком по-западному. Видите, какая я древняя старуха? Пора в музей восковых фигур.