Он не хотел предавать

— Так точно, — вставая, сказал Георгий. — Можем теперь и отмахнуться от Малышева, как отмахнулась от него Кричевская. Можем сказать: «Так ему, дураку, и надо». Но имейте ввиду: Кричевская — убийца. Мне наплевать, убивала она своего мужа или нет, но чтобы вывернуться, ей пришлось растоптать жизнь Юры Малышева. На свободу она вышла по его костям. И даже если прокуратура ее разыщет, эта дрянь так никогда и не узнает, что платить ей придется и за Юру Малышева тоже! Она будет думать, что Юра ей сошел с рук, и найдет другого такого мальчишку, и третьего, и по их костям выкарабкается, уверенная, что никто никогда ничего не узнает. А я хочу, чтобы она знала: за Юру Малышева ей пришлось расплатиться!

Повисла тишина.

— Милиционер родился, — неожиданно усмехнулся шеф. — Что ты предлагаешь? Конкретно?

— Есть одна идея.

— Опять ковбойщина? От твоих, Гольцов, идей меня когда-нибудь на рабочем месте кондратий хватит. Выкладывай.

— Отделение Интерпола в Антильских Нидерландах засекло Леже. Он попал в кутузку на Сен-Мартене.

— Это где?

— Рядом с Кубой. Если точнее, между Атлантикой и Карибским морем.

— Твои действия?

— Требовать его экстрадиции в Россию.

Полонский пожевал губами:

— Долгая песня.

— Да. Поэтому прошу вас командировать меня на Сен-Мартен для следственных действий. Мне нужно только допросить Леже, а там пусть он хоть до второго пришествия сидит где сидел.

— Я этого не слышал! — перебил Полонский. — Ты мне этого не говорил! Ты чиновник, а не… — Он немного помолчал и закончил: — Как туда добираться?

— Я узнавал. Только через Париж самолетом Эйр Франс. Три с половиной часа до Парижа, час в Париже и восемь часов до Сен-Мартена.

— Значит, одни авиабилеты потянут на полторы тысячи долларов. За двое суток обернешься?

— Трое. Приплюсуйте восемь часов на разницу во времени.

— Хорошо. Если замминистра подпишет командировку…

Георгий задержался на пороге кабинета. Оглянулся:

— Спасибо, Владимир Сергеевич.

Генерал-майор нетерпеливо дернул большой, как у ротвейлера, головой:

— Рано благодаришь. Еще ничего не известно…

Но Георгий знал: шеф ни одного слова не бросает на ветер.

4

Леже проснулся в камере. Обвел взглядом стены. Сквозь пятна вытертой побелки проступали красные кирпичи, испещренные надписями, процарапанными заключенными от скуки. При воспоминании о причине такой перемены места Леже не испытал ни сожаления, ни страха перед законом, только нетерпеливое ожидание, когда наконец его выпустят под залог.

В камере было жарко и влажно. Акклиматизационных устройств в тюрьме туземцы не держали. Леже расстегнул рубашку, затем снял ее, лег на пол, на прохладную каменную плитку пола, и затолкал мятую куртку под голову. Он лежал и смотрел в белый потолок в желтых потеках сырости и вяло пытался представить, что это камера смертников и любой шум решетки в коридоре может означать, что за ним пришли… О чем думают, сидя в одиночке, ожидая смерти? Надеются на помилование? На чудо? Или отупело, как он сейчас отупел от жары, сидят, лежат, жрут — и больше ничего?

Все-таки, думал он, это правильно — не сообщать заранее дату казни, иначе можно взбеситься, видя, как каждый прожитый миг приближает тебя к смерти. Вот, например, солнечная тень на стене камеры — отраженный свет от стекла в коридоре, — передвинулась за это время вправо на целый локоть. Если бы он был приговоренным к смертной казни, это значило бы, что он на целый локоть стал ближе к смерти. А так, хоть и знаешь, что рано или поздно умрешь, смерть кажется чем-то нереальным, далеким. И по сути, смертник мало чем отличается от магната, который сидит в офисе, пьет «Мартель», говорит с женой по телефону, понимает, что, конечно, умрет, все умирают, но у него впереди еще много времени… А потом он садится в свою машину и умирает в автокатастрофе, не доезжая до дома…

Нет, не знать заранее о дне и часе своей смерти — это гуманно. В камере время течет медленно. Если не следить за календарем, то можно поверить, что впереди еще целая жизнь.

…Время остановилось.

Он то лежал, то ходил взад-вперед по камере, то садился, то стоял, облокотившись о решетку, и разглядывал коридор. Никаких изменений во внешней жизни от этого не происходило.

— Эй, макака! — покрикивал он, завидев в конце коридора полицейского-креольца, но тот не реагировал на русские фразы, а чтобы выкрикнуть подобное по-французски, Леже еще не окончательно слетел с катушек.

Он не представлял, как долго здесь находится. Часы у него изъяли вместе с галстуком, шнурками и запонками, и теперь оставалось только гадать, сколько времени он провел в туземном обезьяннике, будучи его единственным клиентом. Когда чернокожий полицейский, гремя решетками, подал в камеру пластиковый поднос с завтраком, можно было предположить, что за стенами заведения наступил полдень. От еды арестованный отказался. Через определенное время поднос с завтраком убрали, не интересуясь состоянием здоровья и аппетитом арестованного.