ОН. Новая японская проза

— Да, я должен проехать шестьсот километров. Хочу успеть проскочить по столичной скоростной до утреннего затора.

— А у меня утром — тренировки. Надо выйти из дома в шесть, так что нам — в одно время. До школы подбросишь?

— Еще чего!.. Ну ладно, так и быть.

— Кстати, а куда ты едешь?

— На север. В сторону Тохоку.[10]

Больше Канна ни о чем не спрашивала. Фумихико никогда не сообщал дочери ничего конкретного о своих поездках. Канна усвоила, что отец половину недели ходит на фирму, другую половину работает дома и два-три раза в год уезжает в дальнюю командировку, вот, собственно, и все. У Фумихико было немного повреждено ухо, из-за чего ему нельзя было летать на самолете. По мнению врача, делавшего ему операцию, падение давления могло вызвать острую боль в ухе. Обычно атмосферное давление меняется постепенно и совершенно не ощущается, даже чем оно выше, тем приятнее самочувствие. А вот лифты в высотных домах не для него. Тысяча тринадцать миллибаров — это еще куда ни шло, шутил Фумихико, а вот что со мной будет в самолете с его семьюстами пятьюдесятью миллибарами, страшно подумать! Поэтому в дальние путешествия он отправлялся на поезде, а в места поближе — на своей машине.

Гостинцев он не привозил. Один только раз было — вернулся из какого-то рыболовецкого порта с целой коробкой свежей рыбы. Канне пришлось тогда разнести по соседям то, что они не смогли съесть. По тем немногим соседям, с которыми они хоть как-то были знакомы. При этом Канна и словом не обмолвилась, что ей случается оставаться в доме одной. Она терпеть не могла сюсюканий и причитаний типа: «Ой, бедняжка!» — и потом, думала она, вот будет мука, если пригласят к столу и, пичкая какой-нибудь дрянью, насядут с вопросами. Командировки отца и ее одинокое житье оставались тайной между ними. Один тот факт, что отец и дочь жили вдвоем, вызывал у досужих домохозяек, ищущих повод для сострадания, несколько повышенное любопытство. Делать им что ли нечего! — удивлялась Канна.

Во время еды зазвонил телефон. Канна подняла трубку:

— Такацу слушает… Да, минутку. — Посмотрела на Фумихико и состроила гримасу. — «Позовите вашего супруга». Ничего себе! Какой-то Момои.

Фумихико взял трубку. Канна, как ни в чем не бывало, продолжила есть приготовленное им тушеное мясо и салат. Деловой разговор занял не больше трех минут. Телефонные разговоры отца всегда были короткими.

— Ну и дела… — сказал Фумихико, возвращаясь к столу. — Сотрудник, с которым я должен был ехать, получил травму. Придется одному вести завтра машину.

— Но ведь ехать-то далеко. Справишься?

— До Сэндая смогу и один. Буду не слишком гнать, вот и все.

— Не лучше ли скоростным поездом?

— Неохота… Представляешь, ему мяч угодил в голову во время игры в гольф. Сотрясение мозга. Врач, делавший энцефалограмму, временно запретил водить машину. К тому же он еще в больнице.

— Ну и дела… — повторила за ним Канна. — Ничего себе удар.

— Да уж, кто-то постарался!

— Папа, а ты в гольф не играешь…

— Терпеть не могу.

У меня есть свой динозавр.

Владелец динозавра должен соблюдать множество предосторожностей. Динозавр очень большой, шея длинная, голову он задирает высоко. Поэтому у живущего в обычной квартире главная проблема — почти никогда не удается заглянуть ему прямо в глаза. А если не можешь заглянуть в глаза, мало-помалу начинаешь пренебрегать уходом. Уже не разбираешь, какое у него настроение, какое состояние здоровья.

Спохватишься, а уже поздно — он болен или вконец разобижен.

К счастью, моя квартира на пятом этаже, и балкон как раз на высоте головы динозавра. Если убрать перила и положить на балкон травы, динозавр, вытянув шею, примется ее есть. Тогда-то и можно заглянуть ему в глаза, осторожно погладить. Правда, кожа у него такая толстая, что я предпочитаю стучать его по носу кулаком. Кажется, это нравится ему больше всего.

Мой динозавр по-ученому называется диплодок. В округе больше ни у кого нет динозавра, да, впрочем, для других здесь и не нашлось бы места. Всем приходится довольствоваться лицезрением моего диплодока. Я слышала, что в деревнях кое-кто держит у себя стегозавров и трицератопсов. Уход за этими травоядными чудищами несложен, но что касается хищников — аллозавров и тиранозавров, не имея особо приспособленного загона и без помощи специалистов, браться за это — гиблое дело.

У моего диплодока нет прозвища. Это огромный, великолепный зверь, и называть его Шарик, или Жучка, или Бобик было бы странно. Когда я, стоя перед ним, зову его или отчитываю, то обращаюсь к нему просто — диплодок. Когда стучу по носу — называю Диппи.

Нос диплодока на ощупь холодный, но это не значит, что он принадлежит к холоднокровным. Ведь у собак тоже холодный нос. В утренние часы диплодок спит. Он спит приблизительно до десяти часов. Некоторые считают это доказательством того, что он холоднокровное животное: мол, пока температура не поднимется, он не в состоянии двигаться, но я-то уверена — причина в том, что он соня и лентяй. Ведь и среди людей это не такая уж редкость…